Евгений Ленский - Рай-на-задворках (Дорога)

Я толкаю пошире дверь, но она вдруг с грохотом захлопывается… От сотрясения?.. Хотя какое сотрясение в скале? Роспись покрывается сеткой трещин и медленно, потом быстрее, оползает вниз. Под ней серая, монотонная поверхность скалы.

Я бросаюсь к стене и вижу: по всему периметру у стен лежит ровный валик пыли. Не обломков, не крошек — пыли. Ошеломленный, я добираюсь до щели, вглядываюсь и… замираю. Какой отсюда открывается удивительный вид на Город с высоты птичьего полета! Он такой зеленый и радостный, что на минуту забываю и о погибших картинах, и о том, что Город мертв. Видны мельчайшие детали, вплоть до шевеления людей на площади у собора. Сразу вспоминаю про Комарова и мой «Тигр», протискиваюсь в щель, иду по еле видной тропинке вниз и все думаю по-чему я не испытываю угрызений совести? Я доволен, я увидел то, зачем шел.

А собственно, что я успел запомнить на пропавших картинах?.. Первое — длинная колонна на горной дороге. Дорога теряется в пространстве. Над колонной — лицо. Взор отрешенный, лицо аскета, худое, смуглое. Дальше — расходящиеся колонны: одна по-прежнему на дороге, другая куда-то в скалы. Там что-то таилось, вроде динозавра, но очень размытое, скорее, общие очертания. А потом четко — здание под колпаком (по-видимому, силовым) — удивительная прорисовка деталей, множество входящих и выходящих фигурок. Входящие — разные, выходящие одинаковые. Над ними нависает серый куб, скорее, даже падает. Именно падает — ощущение колоссальной тяжести, которая все раздавит. Еще… Одна из последних картин. Группа зданий, перечеркнутых жирным косым крестом. Входящие не похожи на прежних — они разнятся в росте, толщине, даже конечностей у них разное количество. Хотя почему конечностей? Рук и ног?.. В общем, это несомненно люди, хотя и странные, кое-кто даже с рогами. У всех в руках геометрические фигуры из тонких палочек с утолщениями-звездочками, похожие на ожерелья или четки. Это входящие. А выходящие? Выходящие, несомненно, жители планеты. Одинаковые, только сгорбленные и какие-то вялые. А здания энергично перечеркнуты. Все. Больше ничего не запомнил и ничего не понял. Чему же я, как дурак, радовался? Почему, черт побери, я так уверен, что узнал что-то важное о себе или об отце?..

Называли ее по-разному: «Дочерью Болла», «Провозвестницей», «Шагнувшей вперед». Сама же она думала о себе даже не «конна Мина», а просто «Мина»: Минни, как когда-то называл ее Фиер. Он был великим грассианином, истинным сыном Болла. Он привел грассиан к Свершению. А что она? Верная подруга, слабая женщина. Слава Уру, благословенный взор Фиера упал на нее. И пусть всюду ее встречают с восторженным поклонением, это чтут только его, пламенного Фиера. Он, зримо и незримо, присутствует в этой пустой и неуютной части Дворца, где поселил их некогда Ведущий Мук.

Конна Мина отодвинулась от зеркала и снова оглядела себя. Время неумолимо, как стрела Ура, хотя и не близок еще уход с Дороги… Но вчера народ восторженно встречал Мину-II, и как одержимый работает в главном научном центре первенец Свершения — ее сын Фиер. А сегодня Мину ждет радость — внук, Фиер-III. Конна Мина еще раз оглядела себя в зеркале, вздохнула и поняла, что не хочет сегодня видеть сына.

Великий Фиер был стократ прав. Фиер-II не копия отца, он и есть сам Фиер — до мелочи, до волоса. Уж кому, как не ей, это знать. Но да простит ей светоносный Ур, как хочется, чтобы в чем-нибудь, хотя бы в чем-нибудь сын отличался от отца! Иногда совсем не материнские чувства вызывал у нее Фиер-II. Да и как, целуя родинку сына на правом плече, не вспомнить точно такую же, на точно таком же плече? Как она целовала ее, давно, в юности! И чем дальше, тем сильнее хотелось снова, в последний раз, прижаться всем телом, до хруста, до стона к мужу… Сыну?.. О Болл-провозвестник, что за мысли? Но она всегда была только слабой женщиной, ей не по силам этот груз! Стараясь поменьше видеться с Фиером-II, конна Мина оберегала себя. А избегая дочери?.. Вот он ответ, в зеркале. Радостно ли юности видеть себя в старости? Разглядывать седые пряди, гладить морщинистые руки, с недобрым любопытством запоминая, с брезгливым ужасом предвкушая, как станешь такой же. Мина-II уже жаловалась, что после визитов к матери Фиер-II становится холоднее с ней. У него всегда было хорошее воображение… то есть у них, у сына и мужа. Увидь она сорок лет назад Фиера старым, заговори, ощути на своем юном лице дыхание беззубого старческого рта… Что за мысли, конна! Полным сил и здоровья сошел с Дороги и навеки остался на ней великий Фиер! А Фиер-II?.. С каким жадным любопытством сначала матери, потом матери и жены смотрела она на сына, ревниво замечая, как все ярче проявляются в нем черты мужа. И вот теперь внук…

А тогда еще никто не знал, что будет в третьем поколении. И Учение, и Наука запрещали браки братьев и сестер. Только Фиер, да еще Ведущий Мук верили и не ошиблись. Самые тщательные исследования показали, что в Фиере II-ом нет ничего от нее, Мины, а в Мине II — от Фиера. Словно и не было упоительных ночей любви, словно не носила конна Мина сына под сердцем, а вырастила его в колбе из клетки отца, ничего не взяв от себя. С любопытством и радостью, да чего уж скрывать, с ревностью смотрела она, как зарождается чувство у вторых Фиера и Мины. Вот так же пошла за мужем и она, «Дочь Болла», «Шагнувшая первой». Ей незачем жаловаться. Ровной Дороги, дети. Пусть всегда идут по ней, взявшись за руки и слыша дыхание друг друга, Фиер и Мина. А она? Пять лет разницы было у них с Фиером, а Фиеру-III уже четыре. Все повторяется по слову и делу великого ее мужа. И скоро Мина-II снова станет «Несущей жизнь». Ей, старой Мине, еще предстоит радоваться первому лепету девочки, первым ее шагам.

О Болл-провозвестник! И все чаще ловить на себе брезгливый взгляд дочери и потом такой же — внучки! Могут ли дети быть счастливы, когда перед глазами постоянное напоминание? Не о смерти, нет, смерть — лишь толчок к повторению. Хуже — об увядании, о распаде, когда человек еще живет, но уже мешает жить детям, самому себе. Происки Рука такой Дар!

— Прости Фиер, прости, великий, я только слабая конна, прости! Погруженная в нерадостные мысли, конна Мина не сразу заметила, как осветился экран информера. Ох, не материнские чувства вспыхнули в ней при звуке родного голоса! Мина взяла себя в руки. И тот ее был тоном матери — строгим, слегка снисходительным:

— Доброй Дороги, Фиер. Почему вы еще не приехали?

Фиер-II помолчал, вглядываясь в мать. От этого взгляда у конны Мины по всему телу побежали мурашки.

— Ты же знаешь, мама, я очень занят. Просто некогда, вот и все.

О, это конна Мина знала. Ее Фиер мог сутками не отрываться от своих приборов, и она покорно ждала. Но сын говорил не так, как отец. Он мямлил и отводил глаза. Мина уже поняла, что крылось за этой неуверенностью. Наконец Фиер решился.