Филипп Дик - Дублер президента

Девушка в серебристом платье исчезла, и на экране появился Джим-Джем Брискин. Макс положил трубку и сталсмотреть.

— Приветствую вас, дорогие друзья, — провозгласил Брискин, поднимая руки словно для того, чтобы успокоить бушующую аудиторию. Записанные на пленку аплодисменты (Макс знал, что на передаточной станции, кроме технического персонала, не было никакой публики) стихли, затем возобновились. Брискин добродушно улыбался, ожидая, пока они прекратятся.

— Сплошная липа, — проворчал Макс. — И аудитория липовая. Ловкие они ребята. Этот Брискин и его банда, ничего не скажешь. Вон — его рейтинг сразу подскочил.

— Точно, Макс, — подхватил министр юстиции. — Я тоже заметил.

— Друзья, — Брискин говорил, как всегда, очень спокойно. — Как вы, возможно, помните, в начале президентства Фишера мы с ним отлично ладили.

«А ведь Брискин правду говорит», — подумал Макс, не отнимая руки от красного телефона.

— Мы разошлись, — продолжал Брискин, — в вопросе возможности применения силы в политике. Для Максимилиана Фишера президентские полномочия — лишь механизм, инструмент, который он использует для достижения собственных целей. Спору нет, в ряде случаев он поступал разумно — правда, если следовал мудрой политике Юнисефалона 40-Д. Но когда вопросы общественного блага входили в противоречие с собственными интересами Фишера, он не гнушался самыми низменными средствами.

— Слушай, слушай его, Леон; он и не такое загнет, — огрызнулся Макс и продолжил про себя: «Не важно, к чему он клонит, от своего я все равно не отступлю. Я президент, и никто не смеет мешать мне делать то, что я считаю нужным. На моем месте любой поступил бы так же».

— Даже президент, — Брискин возвысил голос, — должен повиноваться закону — перед законом равны все.

Брискин сделал паузу, затем веско добавил:

— Мне известно, что в этот момент агенты ФБР, выполняя непосредственное указание Леона Лэта, назначенного Фишером на пост министра юстиции, ищут нашу станцию, чтобы закрыть ее. Итак, вновь насилие используется в корыстных целях.

Макс поднял трубку — тут же раздался голос дежурного:

— НСС генерала Томпкинса слушает, господин президент.

— Кто-кто? — удивился Макс.

— Начальник службы связи, армия 600-1000, сэр. На борту «Дуайта Эйзенхауэра», готов к выполнению приказа.

— Ясно, — Макс кивнул. — Слушай, ты со своими парнями жди, понял? Скоро я передам приказ. — Он закрыл ладонью микрофон и повернулся к кузену, который расправился с сандвичем и принялся за клубничный коктейль:

— Что делать, Леон? Ведь Брискин говорит правду.

— Отдай приказ Томпкинсу, — посоветовал Леон. Он рыгнул и постучал себя по груди: — Пардон.

Голос Брискина, казалось, с каждой фразой набирал силу:

— Возможно, я рискую жизнью, продолжая передачу, но молчать я не могу. Мы должны взглянуть правде в лицо: нами правит президент, который способен прибегнуть к убийству в личных интересах. Такова политическая тактика тирании, и вот к чему она приводит: в нашем обществе утверждается деспотия, заменяя справедливое правление Юнисефалона 40-Д, который был задуман и создан самыми блестящими умами в истории, людьми, посвятившими себя сохранению наших демократических традиций. И замена их тиранией не может не вызвать грусти…

— Вот теперь я не могу отдать приказ, — безжизненным голосом произнес Макс.

— Это почему? — удивился Леон.

— Ты разве не понял? Он же говорил обо мне. Это я тот тиран, которого он описывал. — Макс поставил красный телефон. — Я опоздал, пропустил нужный момент.

— Чего-то я не понимаю, Макс. Но почему же?

— Сам не знаю, — ответил Макс, — но, черт побери, чувствую, что это подтвердит его правоту. «Как ни крути, — подумал Макс, — а Брискин прав. Но знает ли об этом народ? Я не могу позволить, чтобы люди узнали обо мне правду, — решил он. — И хотя они должны относиться к своему президенту почтительно, уважать его, но они все равно понимают, что Джим-Джем говорит правду. Не удивительно, что за меня никто не хочет голосовать. Не удивительно, что Брискин решил выступить против меня именно в тот момент, когда я стал президентом. Какой из меня глава государства, кишка у меня тонка для такого поста…»

— Слушай, Леон, — сомнения, казалось, покинули Макса. — Я решил покончить с Брискиным, а потом отойти от дел. Сейчас я отдам мое последнее официальное распоряжение.

Он поднял трубку.

— Прикажу, чтобы Брискина стерли в порошок, а потом пусть кто угодно становится президентом. Любой, кого захочет народ, — даже Пэт Ноубли или ты.

Он встряхнул телефон.

— Эй, на проводе, — сказал он громко, — заснул, что ли? — и, закрыв ладонью микрофон, бросил кузену: — Леон, оставь-ка мне коктейля — по справедливости, там половина моя.

— О чем речь, Макс, — заверил министр юстиции.

— Нет там никого, что ли? — Макс встряхнул трубку, подождал. Телефон молчал.

— Что-то испортилось, — сообщил он Леону. — Нарушена связь. Опять, наверно, эти пришельцы.

И тут он увидел, что экран пуст.

— Что происходит?! — закричал Макс. — Что они собираются сделать со мной? Кто здесь?

Он испуганно огляделся.

— Ничего не понимаю.

Леон стоически пил коктейль, пожимая плечами, чтобы показать — у него нет ответа. Но и его мясистое лицо побледнело.

— Слишком поздно, — прошептал Макс. — Слишком поздно. — Он медленно повесил трубку. — Я нажил себе врагов, Леон, могущественнее, чем мы с тобой. И я даже незнаю, кто они.

Он сидел в молчании перед темным беззвучным экраном. Ожидая.

Тишину нарушил голос диктора:

— Внимание, внимание, передаем выпуск новостей. — Вновь наступило молчание.

Джим Брискин и его друзья ждали.

— Сограждане, — раздался ровный без модуляций голос Юнисефалона 40-Д. — Междуцарствие окончено, ситуация нормализовалась. Избирательная кампания отменяется. Это во-первых. Во-вторых, Максимилиан Фишер смещен с поста президента США. В-третьих, мы находимся в состоянии войны с пришельцами, которые вторглись в Солнечную систему. В-четвертых, Джим Брискин, который только что выступал…

Вот оно, понял Брискин.

— … отстраняется от дальнейших передач; ему надлежит предъявить основание, согласно которому он мог бы заниматься политической деятельностью. В интересах нации советуем ему пока воздержаться от любых политических заявлений.

С застывшей на лице гримасой Брискин повернулся к Пегги и Эду:

— Кончено. Мне заткнули рот.

— Ты можешь опротестовать это решение в суде, — возмутилась Пегги. — Ты можешьобращаться в любые инстанции, вплоть до Верховного суда; решения Юнисефалонараньше меняли, естьпрецеденты. — Она положила руки ему на плечи, но он отодвинулся. — Или ты считаешь, что Юнисефалон прав?