Виктор Колупаев - Билет в детство. Рассказы

Я развернул смятую газету. Она тоже была завтрашняя. И заметка о пожаре была. Только в ней говорилось, что погиб… Дмитрий Егоров.

В висках застучало. Теперь я понял всем своим существом, что она имела в виду, когда говорила, что по утрам выбирает газету. У нее всегда бывает несколько разных экземпляров. И вот сегодня она выбрала свою смерть только потому, что еще был я. Это я должен был держать падающую горящую стенку, а она отправила меня на улицу с поручением, которое мог выполнить любой другой. Я должен был лежать, придавленный горящими досками!

Я взял из пачки еще одну газету… Погиб Дмитрий Егоров… Третью… То же самое. Я настойчиво искал нужную мне газету. Должен быть третий вариант. Должен! Кате просто не хватило времени, чтобы найти его. Она так спешила. Она так обрадовалась, что нашла второй, что я останусь жить…

И я нашел этот экземпляр. В нем было написано, что Екатерина Смирнова получила сильные ожоги. Он был правильный, и теперь сотни людей делали все, чтобы она жила, сотни людей старались, сами не зная того, изменить содержание тех заметок.

И я решил, что выберу и буду продавать именно эту газету, чтобы все знали, что Катя жива, что она только получила ожоги, но будет жить, обязательно будет жить! Я буду внушать это всем людям, которые заглянут в киоск.

Было слишком холодно, и никому не хотелось задерживаться у киоска. Тогда я вышел на тротуар с пачкой газет и начал раздавать их прохожим.

- Прочтите, пожалуйста, про Катю Смирнову! Она будет жить! Прочтите! Катя будет жить! Захотите этого!

Сначала я думал, что на меня будут смотреть как на сумасшедшего. Но ничего подобного не произошло. Прохожие брали газеты, останавливались, расспрашивали меня, сочувствовали, выражали надежду, что она, конечно, будет жить.

- Вы должны очень желать этого, - говорил я. - Это она, Катя, доставляет вам маленькие и большие радости. Вы не замечаете этого, потому что не знаете, что, не будь ее, не было бы и ваших радостей. Это она хочет, чтобы была хорошая погода, и вы идете в воскресенье в лес за грибами или за ягодами. Это она предотвращает катастрофы на улицах. Читайте газету. Пусть Катя живет!

Мне верили, и теперь я знал: Катя будет жить, потому что все этого хотят.

Я зашел на главпочтамт и отдал ключи от газетного киоска. Потом я забежал на конференцию, и «зубры» из политехнического института сказали, что в моем фантазерстве что-то есть, что они уже дали телеграмму о продлении моей командировки. Они понимали, что мне сейчас нельзя было уехать из этого города.

Я буду находиться здесь, в Усть-Манске, пока не докажу им, что можно видеть сквозь землю, пока Катя не выздоровеет, пока не начнется подготовка к экспедиции, пока мы вместе с ней не улетим на Север.

Я бежал в клинику. В двадцати шагах от себя ничего нельзя было рассмотреть, такой стоял туман. Полста градусов ниже нуля. Редкий скрип шагов да пронзительные гудки машин и холод, холод… И в Усть-Манске, и в его пригородах, и на тысячи километров вокруг…

Я бежал к Кате, потому что она меня ждала.

С высоты птичьего полета город был похож на скопление серых стандартных коробок. По вечерам, когда опускались пыльные сумерки и улицы пустели, видны были только линии уличных фонарей. Утром призрачные светящиеся нити улиц постепенно размывались и исчезали, и крупнопанельные коробки, словно облегченно вздохнув, выпускали из-под своих крыш тысячи деловитых горожан, спешащих на работу.

В эти нежаркие утренние часы, особенно если ночью шел освежающий дождь, город словно приподымался на цыпочках, протягивая к солнцу зеленые ветви молодых скверов, бульваров и парков. Но скоро трубы фабрик, заводов и котельных, выхлопные газы тысяч автомобилей заволакивали небо белесой дымкой, и город становился понурым и пыльным.

Город был стар и знал, что некрасив и плохо спланирован. Но он был удобен. У каждого жильца в квартире газ и вода, в соседнем доме магазин, через два квартала кинотеатр, в двадцати минутах езды драматический театр или филармония, в пятнадцати километрах тайга, теперь уже просто лес с жестянками, битым стеклом, порезами на деревьях, киосками «пиво-воды» и прокатными пунктами, но зато и с цветами, лохматыми лапами кедров и капризно изогнутыми ветвями берез.

Город мучился сознанием собственного несовершенства, но в какой-то мере его успокаивало то, что он все-таки нужен людям.

Архитектор Виталий Перепелкин покидал Марград. Он поссорился с ним. Они не поняли друг друга. Виталий Перепелкин обиделся на город.

- Да я отсюда, в случае чего, ползком уползу, - в который уже раз говорил он жене. - И не расстраивайся, Зоя. Усть-Манск ничем не хуже Марграда. Даже в сто раз лучше. Построю там «падающую волну». А потом еще и еще. Представляешь, какая будет красота?!

- Уж я-то представляю, - ответила Зоя.

- Да! Надо же посидеть молча перед дорогой, - вспомнил Виталий и устроился на краешке стула. - Ну, что ж, пора! Через месяц получу квартиру и приеду за вами.

Из спальни вышел карапузик двух лет от роду и сказал:

- Папа в командиловку е-е-едет…

Виталий схватил сына в охапку, повертел его в воздухе, поставил на пол, поцеловал жену куда-то в ухо, бодро сказал: «Ну, я пошел», потоптался еще в коридоре, подхватил чемодан, решительно открыл дверь и перешагнул порог.

Десять маршей лестницы, девяносто ступенек. Обшарпанная входная дверь с именами, выведенными неровным детским почерком. Куча ребятишек, прокладывающих автотрассу в груде песка, стук домино, «классы» на асфальте. Завывание саксофона на втором этаже. Старушки, серьезно обсуждающие проблему внучат. Веревки с бельем. Аккуратно политые березки в палец толщиной.

Перепелкин дошел до угла здания и остановился. Не мешало бы купить сигарет, в вокзальном буфете всегда столько народу. Он обогнул дом, выкрашенный зеленой краской, которая местами облезла, так что виднелся серый бетон, и повернул в противоположную от вокзала сторону. Здесь в соседнем доме находился гастроном.

Обрадовавшись тому, что не встретил никого из знакомых и не пришлось объяснять, почему в руках чемодан, он вышел из магазина и не спеша двинулся к вокзалу. До отхода поезда оставался еще почти час. Ему надо было пройти три квартала по улице Шпалопропиточной и свернуть направо к привокзальной площади.

Он шел, стараясь не думать о городе, и только мысли о том, как жена проведет этот месяц с сыном, не давали покоя. Поскорее бы уж осесть в Усть-Манске.

Улица с одинаковыми домами, однообразие которых только усиливала разноцветная окраска домов, не привлекала его внимания. Только пивной ларек на углу оживлял перспективу улицы. Поравнявшись с ним, он свернул направо на проспект Рационализаторов, прошел еще метров пятьдесят и почувствовал что-то непонятное. Привокзальной площади не было. Вместо нее перед ним стоял дом с гастрономом, откуда он только что вышел, а впереди тянулась улица Шпалопропиточная с его домом, другими домами и пивным ларьком через три квартала.