Борис Фрадкин - Настойка из тундровой серебрянки. Рассказы

- А вы? - Я глотнул. - Что сделали вы?

- О, я всего лишь поторопил природу.

- А, - снова догадался я, - иглотерапия и тот аппарат, к которому были присоединены иглы!

- Всё это, коллега, значительно сложнее. Боюсь, мне не объяснить сразу всего. Вам известно, что нервные окончания в коже по своему строению слишком далеки от структуры чувствительных элементов глаза. И кроме того, эти окончания не связаны с зрительными центрами мозговых полушарий. Потребовалось решить двойную задачу: во-первых, повысить чувствительность рецепторов кожи, сделать их восприимчивыми к световым раздражителям. В этом мне помогло исследование нашими физиками так называемой лёгкой воды. Во-вторых, нужно было создать новые связи в сложном ансамбле нервной системы. Здесь сыграла решающую роль иглотерапия, и опять исследования наших физиков, но уже в другой области: высокочастотное воздействие на живой организм. Мне, по сути дела, оставалось только собрать воедино достижения самых различных областей науки. - Помолчав, Голубаев добавил тихо: - Единственное, что потребовалось от меня лично, - это мой опыт нейрохирурга.

Видимо утомившись, Павел Родионович умолк.

- Тебе нужно отдохнуть, - забеспокоилась Мария Фёдоровна.

- Да, - согласился Павел Родионович, - слабость… Но это хорошо, что они дали мне высказаться. Хирург Чащухин, говорят, человек строгий и пунктуальный.

Румянец выступил на веснушчатых Костиных щеках.

- Ну-ну, - успокоил его Голубаев, - зачем же смущаться? Наша профессия, коллега, требует хорошей выдержки. И, пожалуйста, не смотрите на меня как на первооткрывателя. Ничего такого особенного я не сделал, - Голубаев устало вытянулся. - Открытие, как говорится, уже витало в воздухе. Не я, так кто-нибудь другой проделал бы то же самое. И вижу я не так уж хорошо. Очень много цветовых помех. Все предметы окружены радугой. Но… всё впереди. - Голубаев отнял свою руку у жены, поднёс её к самому лицу. - Пальцы… - Он помолчал. - Вы только подумайте, друзья: хирург с видящими пальцами! С ними не ошибёшься во время операции. Да с ними я, чёрт знает, что смогу сделать! Простите… устал…

- Отдыхайте, Павел Родионович, - сказал Костя. - Сейчас вам нужен только отдых.

Мы вышли из палаты, и, пока шли до кабинета дежурного хирурга, Костя всё поглядывал на свои пальцы, словно увидел их впервые. Я понимал, о чём он думает.

В кабинете он принялся бестолково ходить из угла в угол. Мы оба молчали.

Потом в кабинете появилась Мария Фёдоровна.

- Уснул, - сказала она.

- Садитесь, Мария Фёдоровна, - Костя предупредительно подвинул кресло.

Она присела на самый краешек, лёгкая, смущающаяся, в любое мгновение готовая вскочить и броситься обратно в палату.

- Но как же он смог? - вырвалось у меня. - Глазные нервы… Это ж такая нечеловеческая боль! И потом, стоило ошибиться скальпелем на один миллиметр и…

Мария Фёдоровна виновато улыбнулась.

- Видите, как получилось. Он настоял, чтобы я побывала у Наденьки, а я, дура, не догадалась, что у него на уме.

- Так рисковать! - зарычал Костя. - В одиночку! Да с вашей-то помощью ему было бы насколько проще!

- Что вы! - Мария Фёдоровна испуганно замахала руками на Костю. - Да я в его делах абсолютно ничего не понимаю. Какая там из меня помощница…

Домой я возвратился оглушённый. На вопрос перепуганной матери: «Что случилось?» - кажется, улыбнулся и тем успокоил её.

- Голубаев… - сказал я. - Понимаешь, я встретил Голубаева.

Я думал теперь не о самом открытии, а о том, как оно было сделано.

Нет, не просто желание снова стать зрячим двигало Голубаевым. Потребовалось нечто более могучее и страстное, то самое стремление, которое на протяжении всей истории медицины рождало врачей-безумцев, готовых поступиться собственной жизнью ради крупицы истины.

Я припоминал имя за именем, трагедию за трагедией, победу за победой. И образы, лица, известные мне по иллюстрациям в учебниках и по портретам, украшавшим стены аудиторий института, вставали в моём воображении. Но все они отступили перед лицом с провалившимися веками на пустых глазницах - лицом Голубаева.

- Простите, вы Неприн?

Игнат Васильевич с неудовольствием оторвал взгляд от приборов и повернулся к вошедшему. Это был мужчина лет сорока семи, среднего роста, худощавый, с гладко выбритой головой и узкими острыми глазами. Игнат Васильевич не переносил, когда в лабораторию заходили посторонние, и даже деловые разговоры предпочитал вести на кафедре.

Он взглянул на часы, бросил лаборанту: «На сегодня достаточно. Выключай!» - и только после этого сухо спросил:

- Чем могу быть полезен?

Вошедший отрекомендовался:

- Лагно. Алексей Георгиевич.

- Лагно… Лагно… - Неприн пытался вспомнить, где уже слышал такую фамилию и видел это подвижное, чуть скуластое лицо.

- Астрофизик, - подсказал Лагно.

- Ах, да, я был на вашем выступлении в Москве, в обществе «Знание». Вы докладывали о каналах Марса.

- Совершенно верно.

Неприн опустил руки в карманы халата, наблюдая, как лаборант выключает аппараты.

- Иди, отдыхай, - сказал он ему и, когда двери лаборатории закрылись, вопросительно взглянул на гостя.

Лагно пояснил:

- В Перекатовске я проездом. Сделал остановку, чтобы возвратить вам одну вещь.

И протянул Неприну газетный свёрток.

- Что это?

- Термос.

- Позвольте, как термос? Зачем он мне?

Лагно сделал движение бровями, означавшее: «Смотрите, всё поймёте». Неприн прошёл к столу и, положив на него свёрток, принялся развёртывать газету. В руках у него действительно оказался термос литра на полтора. Но в каком виде! Облезший, покрытый окисью, с вмятинами.

- Что за музейная редкость? - проворчал Неприн и включил настольную лампу. - Да вы садитесь, пожалуйста.

Лагно поблагодарил и опустился на стул. Он с интересом присматривался к Неприну, о котором знал больше как о бесстрашном исследователе пещер, спелеологе в прошлом, нежели о специалисте по гидравлике, докторе технических наук в настоящем. Яркий свет лампы озарял спокойное лицо с глубокими складками морщин, густые, но уже заметно тронутые сединой волосы. Плечи широченные, движения неторопливые, сильные.

Неприн вглядывался в надписи, нацарапанные металлическим остриём на корпусе термоса. Чтобы прочесть их, он поднёс термос ближе к лампе.

- «Сей термос куплен в Скопле и есть личная собственность Игната Неприна. 4 авг. 19…» - прочёл он и растерянно оглянулся на Лагно. - «Утоплен Аней в подземном озере Хенн-Марти 19 июля 19…»; «Игнат жалкий собственник. Пусть обопьётся своим какао. Мир праху его! Аня М…»; «Забыт в лесу у перевала через Гиндукуш 2 июля 19…»