Север Гансовский - День гнева (сборник)

– Да-да, «Лунную». – Лин заложила ногу на ногу и откинулась на спинку кресла.

Пмоис сделал знак механикам:

– Выключите.

– Угу.

Гудение смолкло.

– Сосредоточьте его на «Лунной». Опус двадцать седьмой. Притормозите все остальное.

– Сосредоточили.

– Ну давайте, – сказала Лин Лякомб. Она склонила голову набок и полуприкрыла глаза. – Давайте.

Человек у рояля закусил губу и помотал головой. Он задумался. Потом положил руки на клавиши и стал играть.

С минуту все слушали. Затем Лин недоуменно посмотрела на представителя фирмы:

– Что-то не то.

Плечистый пожал плечами:

– Да, почему-то сразу вторая часть. Аллегретто.

– Зато он освобожден от мелочей быта, – сказал Чисон. Какое-то смутное раздражение нарастало в нем. Он не мог его подавить.

– Что? – Лин повернулась к нему.

– Я говорю – он освобожден от мелочей быта. От случайностей.

Пмоис мельком взглянул на Чисона. Потом он встал и задрал голову:

– Эй! Остановите его и дайте сильное торможение. Пусть начнет сначала.

Наверху завозились. Щелкнул какой-то переключатель.

Человек в камзоле опять помахал рукой возле уха. Что-то боролось в нем. Он положил руки на клавиши, затем снял их. Потом придвинулся ближе к роялю и сыграл «Лунную сонату» от начала и до конца.

Умолкли последние аккорды.

– Блеск! – воскликнула Лин. Глаза у нее сияли. Она схватила руку Леха и приложила к своей щеке. – Чувствуете? Я вся горю. – Она повернулась к Пмоису. – Теперь можно с ним поговорить, да?

– Пожалуйста. Только имейте в виду, что скоро начнется приспособление и надо будет все прекратить.

Хозяйка подалась вперед:

– Алло! Как вы себя чувствуете?

Молчание.

– Он же не понимает, – сказал представитель фирмы. – С ним нужно говорить по-немецки.

– Ах, верно! Действительно, по-немецки. Я как-то упустила из виду… Кто-нибудь знает немецкий?.. Вы, случайно, не знаете?

Чисон пожал плечами.

– Как-то глупо получилось, – сказала Лин. – Нельзя тогда быстро переделать его в Байрона, например?.. Нет, нельзя?.. Тогда для чего мы всё это предприняли?.. – Затем ее лицо вдруг просияло. – Постойте, я сама вспомнила.

Она вскочила, подошла к самым канатам и, вытянув шею, прокричала:

– Sprechen Sie deutsch?

И с торжеством оглянулась на гостей.

Человек в камзоле что-то брезгливо пробормотал. Разобрать можно было только «…onnerwetter».

– Время истекает, – сказал Пмоис. – Надо начинать дематериализацию.

Он поднялся, сделал несколько распоряжений. Все пошло обратным порядком. Раздалось гуденье. Сильнее запахло электричеством. Человек на стенде делался прозрачным. Через несколько секунд все было кончено, установку выключили.

– Я сейчас приду. – Лин Лякомб сорвалась с места, стуча каблуками.

Мужчины закурили.

Скрунт откашлялся.

– Как будто бы собирается дождь…

– Что вы говорите? – Лех посмотрел в окно. – Да нет, вроде рассеивается.

Хозяйка явилась разгневанная.

– Слушайте, я все-таки позвонила Иде Элвич, и, оказывается, они тоже воссоздавали Бетховена. Разве так можно? – (Представитель фирмы развел руками.) – Хотя, с другой стороны, это даже интересно. – Лин задумалась на миг, глаза ее зажглись. – Действительно, получилось бы очень здорово. Сделать двух Бетховенов, а между ними поставить эту, как ее, которой он посвятил «Лунную».

– Джульетту Гвиччарди, – сказал Пмоис.

– Да-да. Или даже составить целый оркестр из одних Бетховенов. Вот была бы штука! А рядом более современный оркестр – например, из Равелей. И послушать, что лучше. – Она резко повернулась к Чисону: – Что же, идемте обедать. У нас сегодня рябчики «по-русски». А после мы покажем, как Скрунт рисует, – его тоже научили под гипнозом… Пошли!

Чисон посмотрел на Леха:

– Обедать. Я сегодня… – Он замялся. – Пожалуй, у меня сегодня не выйдет. В другой раз. Большое спасибо.

Хозяйка согласилась с птичьей легкостью:

– Ну, как хотите. Давайте тогда еще раз взглянем на Рембрандта.

Никто не возражал, и они поднялись снова в светелку на третьем этаже.

Постояли перед «Отречением».

– Удивительно! – с фальшивым восторгом сказал Чисон. Он протянул руку и дотронулся до картины. – Совершенно подлинная трещинка.

Хозяйка смотрела на «Отречение святого Петра» каким-то странным взглядом. Губы ее были плотно сжаты.

– Черт возьми, я была абсолютно убеждена, что эта служанка – Саския. – В ее голосе звучало разочарование. – Или на худой конец, Хендрикье. – Она злобно взглянула на Пмоиса. – Почему вы меня раньше не предупредили?

В вестибюле она сказала Чисону с Лехом:

– Так вы приходите еще через неделю, у нас приемные дни по вторникам. Меня как раз осенила блестящая мысль. Знаете, что мне пришло в голову, – мы воссоздадим Фидия, и он сделает мой скульптурный портрет. При нас же, на месте. И, кроме того, Скрунт прочтет лекцию о направлениях в современной физике. Он у нас скоро будет выдающимся теоретиком. Фирма «Доступная наука». Они из любого берутся сделать Эйнштейна.

Лех и Чисон молча пошли.

Дождь действительно так и не собрался. Развеялось.

Отовсюду неслась музыка. Хозяева особняков пели почти как Карузо. Играли на рояле почти как Рахманинов. Наверное, они еще писали картины почти как Ренуар и Репин. Благодаря новым методам можно было стать чуть ли не гением в какой угодно области искусства и в любой отрасли науки – и без всякого труда.

Лех и Чисон вступили на мостик через канал, когда позади раздался скрип тормозов.

– Эй!

Они обернулись.

Из-за руля желтого лимузина Скрунтов выглядывал лакей Ульрих. Он поспешно выбрался из машины, держа в руках здоровенный пакет.

– Мистер Лех…

– Ну?

– Лин Лякомб дарит вам картину «Отречение святого Петра». Подлинник.

Лех неуверенно взял картину. Лакей Ульрих влез в лимузин. Автомобиль дал задний ход, съехал с моста, развернулся и укатил.

Лех смотрел на пакет, затем он глянул на Чисона. Внезапно его прорвало:

– Никакой это не Рембрандт. Все собачья ерунда. Ту картину действительно Рембрандт писал. И мучился, переживал с ней. А это…

Он размахнулся и швырнул второй подлинник в черную тяжелую воду канала. Отряхнул руки и повернулся к приятелю:

– И Бетховен – это тоже не Бетховен.

Они пошли дальше и, не сговариваясь, остановились у большого дома. У подвального окна.

Все так же доносились звуки разбитого рояля.

Женский голос сказал:

– Подожди. Вот опять неправильно. Как ты берешь педаль?.. Педаль должна быть как лунный свет… И потом – вот тут у тебя легато… Ну, начни еще раз.

И голос девочки ответил:

– Сейчас, мама.

Друзья слушали, потом Чисон поднял руку:

– Вот это настоящий Бетховен.

И они зашагали дальше.