Сергей Казменко - Сборник рассказов и повестей

Но так или иначе, через три или четыре дня я оказался гостем в его мастерской и был принят наилучшим образом.

Каково же было мое удивление, когда я узнал, что то, что жители Джинга называли таинственным словом «йяон-твало», оказалось просто-напросто джингом, самым обыкновенным, как мне тогда подумалось, знакомым каждому с детства джингом. Поначалу я с трудом сумел скрыть свое разочарование. В самом деле, мне и в голову не могло прийти, что здесь, на этом Джинге, в окружении чудес сверхцивилизации рождается что-то такое, что мы привыкли связывать с неким непостижимым для человеческого сознания и для науки чудом, с мифом, со сказкой, с тем, во что мы с возрастом перестаем верить, но что все равно долгие годы связывает нас с воспоминаниями о детстве и не дает состариться нашим душам. Но, вспоминая, все же должен заметить, что где-то в самой глубине души даже в эти первые минуты узнавания уже жила надежда на то, что судьба действительно подарила мне встречу со сказкой. Наверное, родилась эта надежда из замеченного мною отношения жителей Джинга к творцам «йяон-твало». Отношение это, пожалуй, точнее всего описать как почтение, смешанное с легкой отстраненностью, как от существа высшего, но в то же самое время в чем-то совершенно чуждого, отстраненностью, которая неминуемо порождала какую-то брешь в общении с творцами «йяон-твало», и эту-то брешь я как раз и сумел ощутить за время нашей недолгой первой встречи. Мне кажется, что это вообще характерно для любой человеческой цивилизации. Каждая из них в очень и очень ограниченном количестве порождает гениев, способных сотворить нечто такое, что не в состоянии до конца постичь все остальные, и сама эта их способность не просто возвышает гениев над остальными людьми — она неизбежно делает их чужими, как бы ни желали и они, и мы, простые смертные, чтобы этого отчуждения не было.

Вот такое именно отчуждение в отношении к этому человеку — наряду с явным восхищением его неведомыми пока для меня способностями — ощутил я во время нашей первой встречи. И это, конечно, еще более меня заинтриговало. Я пришел к нему, я говорил с ним, я, насколько мог, пытался постичь его душу и образ его мыслей — а он изучал меня самого. И сумел за короткое время разглядеть во мне гораздо больше, чем я сам способен был осознать, гораздо больше, чем мне бы хотелось. И он не только увидел это — он тут же, буквально на моих глазах воплотил все увиденное в «йяон-твало», в джинг, который и подарил мне на долгую-долгую память.

Я не стану описывать технологию, которой он пользовался. Думается мне — вернее, я в этом глубоко убежден — что дело тут совсем не в технологии, и любая из подделок под джинги, по какой бы технологии ни была она изготовлена, могла бы в принципе нести в себе те же свойства, что и настоящий джинг. Просто те, кто изготавливает на продажу эти подделки, не умеют вложить в них душу. Да и как это сделать, если настоящий, подлинный джинг, тот, что называется «йяон-твало», делается лишь для одного конкретного живого человека, и не имеет смысла кому-то еще пытаться разглядеть в его глубинах что-то, кроме замысловатых форм и неясных образов. Даже сам я до недавнего времени не видел в своем джинге ничего больше и хранил его лишь как память о невозвратной молодости, потому что свои волшебные свойства настоящий джинг проявляет лишь тогда, когда возникает в этом крайняя необходимость.

Но хватит об этом, иначе рассказ грозит затянуться и увести нас далеко в сторону. Итак, совершенно случайно стал я обладателем джинга, но это было лишь небольшим эпизодом в моей насыщенной событиями жизни. Экспедиция наша продолжалась еще пять лет, и вернулся я в свой родной Кандуонн совершенно иным человеком. Настолько иным, что мне не доставляли уже ни малейших страданий воспоминания о прошлом, и жизнь, разумеется, больше не казалась мне лишенной смысла. Впрочем, история это вполне обычная. Время так или иначе решает почти все проблемы и способно заживить почти любые раны. Я усердно занимался этнолингвистикой и защитил под руководством профессора Ткабунго диссертацию, мои работы с каждым годом приобретали все большую известность, но уже тогда я начал понимать, что это не главное, ради чего я живу. Знакомство с великим разнообразием увиденных нами в дальних странствиях миров, населенных людьми — и особенно с мирами, пребывающими в состоянии упадка, неизвестно чем порожденного — не могло оставить меня равнодушным к проблемам общим для всего человечества. По опыту я знаю, что очень немногие способны всерьез встревожиться, ознакомившись с фактами деградации ряда человеческих цивилизаций — настолько непонятными, отдаленными от их повседневной жизни кажутся проблемы, эту деградацию породившие. Очень немногие способны и ныне увидеть за всем этим не отдельные случаи непонятной болезни, а некую общую и весьма опасную закономерность. Но те, кто, как и я, сумел это наконец увидеть, не могут продолжать жить в спокойствии и безмятежности. Пусть слова наши и наши тревоги не находят пока отклика, пусть мы остаемся непонятыми и, как представляется многим, понапрасну тратим силы, взывая к слепому человечеству, указывая ему на страшную опасность — все это не причина, которой можно было бы оправдать молчание и бездействие. Тот, кто видит угрозу, должен кричать об этом, даже если его и не хотят слушать, даже если он и сам не до конца понимает, откуда же исходит эта угроза. И не имеет ровно никакого значения, что за прошедшие с тех пор восемьдесят семь стандартных лет я не много встречал людей, способных разделить мою тревогу, что натыкался чаще всего на непонимание, а зачастую и на прямую враждебность, когда волею обстоятельств оказывался в состоянии предпринять шаги, которые, по моему убеждению, уводили бы человечество в сторону от угрожающей ему опасности. Право же, нет во всем этом ничего страшного, если хоть малая доля моих усилий оказалась не напрасной.

И все же некоторые воспоминания о прошлом слишком горьки и способны даже через много лет ранить душу. До последнего времени у меня было много таких вот горьких воспоминаний.

Но теперь они ушли и больше не тревожат мою душу. Теперь я спокоен и могу без страха и сожалений оглянуться на прожитые годы. Право, мне есть что вспомнить и есть чем гордиться.

И обрел я этот душевный покой благодаря джингу, подаренному мне мастером «йяон-твало» в далекие молодые годы.

Вы, несомненно, знаете о проекте надпространственной связи, который вот уже второе столетие пытаются осуществить некоторые не в меру ретивые преобразователи Вселенной. Если не знаете — что ж, мне остается только радоваться, ибо это означает, что усилия наши не пропали зря, и проект оказался успешно похороненным. Хотя на первый взгляд и может показаться, что этот проект не таит в себе никакой опасности, но это ошибочное мнение. Ведь что сулило бы человечеству его осуществление? Не более и не менее, чем унификацию и всеобщее усреднение культуры человеческой, стирание — и довольно стремительное, как показали наши расчеты — культурных особенностей различных человеческих цивилизаций. Нет, мы не выступаем за изоляционизм, мы за возможно более полный культурный обмен — но такой обмен, который не приводил бы к потере собственного лица каждым отдельным человеческим миром. Сложившееся сегодня культурное разнообразие человечества — это залог его выживания в изменяющемся мире. Но мир, который возник бы после осуществления дерзких идей проекта, был бы совершенно отличен от нашего — и везде одинаков, поскольку проникновение из одного мира в другой не составляло бы ни малейшего труда, и космические расстояния перестали бы быть препятствием. Как ни обидно сознавать это, но за удобство сообщения нам пришлось бы заплатить непомерную цену, и, лишившись многовариантности развития, человечество в результате стало бы гораздо слабее.