Андрей Егоров - Заповедник

– По скрещиванию? – спросил Кияшов.

– Нет, – отрезал команданте. – Вы будете подвергнуты необратимым изменениям генной структуры.

В глазах имы Галут вспыхнула тоска. Хагнат пожертвовал собой, чтобы отсрочить ее конец. Кто знает, не бесполезна ли эта жертва? Что ждет ее в дальнейшем? Возможно, скорая смерть.

– Увести подопытных, – приказал команданте Рикраарте.

Разворачиваться ретлианцу не было нужды – со всех сторон он был абсолютно симметричен. Поэтому команданте вышел из камеры, продолжая буравить пленников взглядом фасетчатых глаз.

– Вы еще позавидуете Яловеге! – пообещал Новицкий.

Створка двери за ним задвинулась.

– Да уж, есть чему завидовать, – вздохнул Химель. – Хотя, с другой стороны, нам, может быть, уготована еще более страшная участь. Теперь я вижу, что ретлианцы – настоящие дикари. Ужасные создания. Зря мы обижались на аурелиан. Постоянно сталкиваясь с подобными тварями, невольно станешь жестким и решительным. Они, наверное, понимают только язык грубой силы.

Коля Сумароков приложил палец к губам и умоляюше прошептал:

– Тише, доктор, тише. Они ведь нас слышат. А вы о них так отзываетесь. Как бы не вышло чего…

– Не всегда, Николай, дипломатия полезна, – нахмурился Михаил Соломонович. – Неужели ты думаешь, что они ожидают от нас уважения после всего того, что произошло? После того, как мы познакомились с их гнусными порядками!

– И все равно – лучше помолчать, – проскулил Коля.

Има Галут всхлипывала, растянувшись на койке во весь рост.

– Не переживайте, има, – попыталась успокоить ее Инна.

– Вам хорошо говорить, – пробасила принцесса. – Они же убьют Хагната. И мне самой недалеко до последнего часа. И еще я сижу в одной камере с убийцами своих сородичей!

Кияшов встал, подошел к аурелианке, осторожно положил руку на ее плечо.

– Мы оборонялись, милая! – сказал он, поглаживая теплый мех. – Мы не хотели умирать – точно так же, как ты сейчас. А этот Джакат – он хотел нас всех убить…

– Убийцы всегда находят оправдание своим отвратительным поступкам, – всхлипнула принцесса.

– Мы защитим вас, ваше высочество, – пообещал Кияшов. – Я защищу. Лично.

Принцесса только сейчас осознала, что ее бесцеремонно гладит чужак, резко отодвинулась и крикнула:

– Отойди от меня, бесхвостый!

Кияшов дернулся, словно ему отвесили пощечину.

– Да… Да… Да… – забормотал он. – Она такая прекрасная, а у меня даже нет хвоста…

Сумароков отодвинулся подальше. На всякий случай. И шепотом обратился к Антону:

– Мне кажется, Евграф Кондратьевич совсем сдвинулся. Я его таким никогда не видел. Хотя, с другой стороны, мы встретили этих аурелиан только несколько дней назад…

– Кажется, он влюбился, – тихо ответил Антон.

– В эту гориллу? – не поверил своим ушам Коля. – Я думал, что он шутит…

– Ты помнишь, чтобы он когда-нибудь шутил?

– Нет…

– Ну вот…

– А с чего вдруг? – тоскливо спросил Коля. – Он с ума сошел, да?

– Кто его знает? – вздохнул Делакорнов. – Нам язык аурелианский в голову насильно засунули – тут кто хочешь свихнется, сразу такой объем информации получить. И с понятиями мы их стали знакомы, с эталонами красоты… По их меркам, эта принцесса – просто красавица.

Коля прикрыл рот ладонью.

– Что, и ты тоже, Антон?

– Я тебе говорю то, что вижу и знаю… И эти телепатические излучатели – не стоит о них забывать! У меня еще в космосе галлюцинация случилась – будто я с хвостом и спасаюсь от местных тварей. Поэтому я и знал, как называются аурелиане, а вы все меня подозревали. Как я понимаю, меня просто зацепило каким-то излучением…

– Да, точно… – прошептал Коля.

Безутешный Кияшов тем временем вернулся на свою койку, лег и отвернулся к стене.

– Надо спать, – сказала Инна. – Утро вечера мудренее…

– И правда темнеет, – согласился Химель, вглядываясь в кусочек красноватого неба за маленьким зарешеченным иллюминатором.

Первая половина ночи прошла спокойно. Изредка доносился топот ретлианцев, куда-то спешивших. Тяжко вскрикивали во сне люди, басовито храпела аурелианская принцесса.

Уже за полночь почти все посторонние звуки затихли. Плавучая база едва слышно покачивалась на волнах. В каюте-тюрьме стало совсем темно. Тишину вдруг прорезал дикий крик.

– Уберите, уберите его от меня! – словно иерихонская труба, верещала има Галут. – Уберите!!!

Коля Сумароков тоже закричал, представив, что в темноте пауки напустили на пленников какого-нибудь монстра. Может быть, даже вампира. И активировал голографическое меню «Кремлевских» – находясь в таком режиме, хронометр вполне мог заменить фонарик.

В слабом зеленоватом свете можно было увидеть испуганно-заспанные лица землян и виновато улыбающегося Кияшова. Старпом бочком пятился от аурелианской принцессы. Има Галут забилась в угол и тяжело дышала.

– Что это значит, Евграф Кондратьевич? – спросил доктор Химель.

– Да что… Я только пожалеть ее хотел… Она такая одинокая, несчастная… Вот я и подошел.

– Не надо меня жалеть! – простонала има Галут. – Мерзкие пауки! Заперли меня в компании чужаков… Меня домогаются… Ужас! Лучше бы убили сразу. Чем так…

– Так уж и убили. – Евграф Кондратьевич смущенно помялся и присел на свою койку. – Все к лучшему, имочка. Не стоит убиваться.

– Не сметь меня так называть! – проревела аурелианка.

– Почему? – расстроился Кияшов. – Впрочем, можешь не отвечать, и так все понятно.

– Ну почему я должна все это наблюдать, – Инна всплеснула руками, – Евграф Кондратьевич, как вам не стыдно?

Она обращалась к старпому, но покраснели все, включая Антона. Поведение Кияшова действительно выходило за рамки общепринятых норм. В сериале «Космический извращенец», который шел по 31-му каналу поздно ночью, подобные поступки клеймились позором. Человек, сексуальные предпочтения которого были обращены на инопланетные особи, считался больным и подлежал принудительному лечению.

– Я же только пожалеть… – пробормотал Кияшов.

– Евграф Кондратьевич, можно вас на два слова? – Михаил Соломонович поднялся. – Давайте пройдем в душевую.

– Давайте, – потерянно пролепетал старпом.

Мужчины вышли в смежное помещение. По дороге Кияшов с тоской обернулся на иму Галут. Аурелианка демонстративно отвернулась. Земляне молчали. Всем было не по себе. Странное поведение старпома сложно было объяснить одним только воздействием излучателей и ускоренным изучением аурелианского языка на диковинных машинах. Должно быть, он и раньше испытывал подобную склонность. Это и решил выяснить Михаил Соломонович, который на земле подрабатывал психологом, но с началом космического рейса не имел возможности возобновить подобную практику.