Дмитрий Баюшев - Шестьсот шестьдесят шестое правительство [СИ]

— Вот оно что, — приглядевшись к нему, произнес Гыга. — Вот кто подзуживает. Сам-то ты, пенек ушастый, вряд ли скумекал бы.

В Венькиной голове взорвалась петарда. Венька почувствовал, как его начинает выворачивать наизнанку, вытряхивать из собственного тела. Было больно и страшно до жути, он закричал.

В ту же секунду тысячью солнц под потолком вспыхнул ослепительный свет, не оставив в кабинете ни единой тени. Венька зажмурился, однако свет проникал сквозь веки.

— Мгуам, — сказал Гыга невероятно низким голосом.

Веньку отпустило.

Свет погас, но глаза какое-то время ничего не видели.

«Типа того, что он хотел изъять ментоядро?» — подумал Венька, часто моргая.

«Хотел, но Тумик помешал, — сказало ядро. — Да и я сопротивлялось».

«Ты у нас гигант известный, — заметил Венька, радуясь, что ментоядро на месте. — Привык к нему как-то, прикипел. — Кто есть Тумик?»

«Тумик — это ангел», — ответило ментоядро.

«Всё правильно: добро и зло, — подумал Венька. — Борьба за душу. Что же, однако, я сам-то в стороне?»

Он встал, вышел из-за стола. Огромный, хорошо освещенный кабинет был для него как бы погружен в тень, но тень эта быстро таяла, уступая место электрическому свету. Окна по введенному кем-то обычаю были наглухо зашторены, пара мощных бесшумных кондиционеров обеспечивала нужный микроклимат. Роскошный, сияющий чистотой, сверкающий огнями, изолированный от повсеместной нищеты и неухоженности, плывущий в никуда корабль.

Поднять бы шторы, распахнуть окна, впустить в эту теплицу настоящее солнце, настоящий воздух, пусть с какими-то примесями, заставляющими чихать и кашлять, но настоящий, а не музейный.

Однако, это уже не его, Венькино, дело.

Он вышел из кабинета, подмигнул напрягшейся было блондиночке и, проигнорировав лифт, сбежал вниз по лестнице. Свобода окрылила, заставляя перегореть всю эту похмельную муть.

Охрана на выходе вытянулась перед ним. Он махнул рукой: попроще, мол, ребята, попроще.

«Ауди» быстро домчал его до Литинститута.

Профессор Загогуйло пребывал в своем кабинете. С момента первой (и последней) встречи он сильно сдал. Еще более ссутулился, обрюзг, потерял свой звучный баритон, перейдя на сиплое невнятное бормотание. Точно вынули из него жизненный стержень.

Веньку, как ни странно, он узнал, вежливо предложил сесть, спросил, чем обязан такому высокому посещению.

— Вы, Марат Виленович, заходили по поводу культурного обмена, — сказал Венька. — Сколько там у вас — десять литераторов? Включите двадцать, я подпишу.

— Э-э, милейший Вениамин Олегович, — промямлил Загогуйло. — Уже и группа-то распалась. Когда получаешь, эта, как бы поточнее выразиться, хорошего пинка — желание напрочь пропадает. По крыльям-то оно легко, знаете ли, дубиной, только вот крылья после этого почему-то отказывают.

— Что, нет никакой бумаги? — спросил Венька.

— Нету-с.

— Кто же так приходит-то? Наобум.

— Так ведь сами же воспитали, — произнес Загогуйло. — Сами же установили порядок. Поначалу, значит, пообивай пороги, покланяйся, заручись моральной поддержкой, а потом уж тащи документ на подпись. У нас сразу никак не получается.

— Ладно, сказал Венька. — На нет и суда нет. Но за мной должок. Только не думайте, что я рехнулся.

Он встал, подошел сбоку к Загогуйло, который вяло наблюдал за ним, приложился лбом к его голове.

— Вы что, не надо, — отпрянув, забормотал Загогуйло.

— Не дергайся, сказал Венька. — Расслабься. Твоё же хочу вернуть.

Он взял загогуйлову голову обеими руками, вновь приложился лбом.

«Давай, — приказал он ментоядру. — Перелезай».

«Берегись человека с пистолетом», — отозвалось ядро.

«Давай-давай, — сказал Венька. — Сейчас каждый второй с пистолетом».

«Всё же поберегись. Прощай».

В недрах Венькиного черепа возникла вдруг воронка, в которую втянулось и навсегда пропало нечто, оставившее после себя пустынную, покрытую девственным снегом равнину. Голова была абсолютно пустая, этакая похожая на голову болванка, потом воронка захлопнулась и на снегу начали появляться какие-то следы, узоры, проталины. Миг — и восстановилось прежнее мироощущение. То, что было с ментоядром. Оставило свою копию?

Нет, копия не отзывалась, значит не было никакой копии, значит Венькина сущность, не будь дурой, времени даром не теряла, сама набралась уму-разуму у загогуйловского ментоядра.

Между тем в глазах Загогуйло появился блеск, он развернул плечи, приосанился.

— Не знаю, что вы сделали, Вениамин Олегович, но вы меня просто возродили, — сказал он прежним своим низким голосом. — Недаром я грешил на ваш кабинет, что-то там водится. Я так, побывав у вас, будто лет на двадцать постарел. В туалет, извините, сходишь, а ширинку забудешь застегнуть. К земле придавило. Так что вы сделали, если не секрет? Что за должок?

— Ничего особенного, — ответил Венька. — Мелкое знахарство. Вижу — маетесь, дай, думаю, помогу.

— Вы — человек молодой, — произнес Загогуйло. — Вас, гляжу я, чертовщина не берет, но это, поверьте мне, до поры, до времени. Пригласите священника, он знает, что делать.

— Что-нибудь придумаем, — сказал Венька, направляясь к выходу. — Желаю здравствовать.

— А вы что наведывались-то? — спохватился Загогуйло. — Подписать бумагу? Так, вроде, хлеб за брюхом не ходит.

— Бывает, что и ходит, — ответил Венька…

Далее он отправился к родителям.

Самат еще не уехал, ждал, наивняк, Венькиной помощи. Пензяки уже хлопотали насчет московской квартиры, выбирали, что подешевле, но не шибко далеко от центра. Кирилл отстегнул им нужную сумму. От Рапохиных они уходили рано, как на работу, Олег Васильевич сопровождал их.

Людмила Ильинична Веньке обрадовалась, слава Богу, начал навещать, а-то совсем уж было пошел отдаляться.

Венька пошушукался с Елдынбаевым, вслед за чем объявил матери, что забирает его к себе. Нечего, мол, тут толкаться, когда большая жилплощадь пустует. К тому же есть общее дело — нужно мешок детского творчества пристраивать.

У Людмилы Ильиничны после его слов даже слезы на глазах навернулись. Возвращается Венька-то, возвращается…

На Елдынбаева Венькины хоромы впечатления не произвели. Можно было подумать, что сам он живет во дворце. Как его в свитерочке и нестиранных, неглаженных портках усадили в шикарное кресло, так он и сидел в нем, глядя перед собой в одну точку, хотя в гостиной было на что посмотреть. Венька в это время на кухне разогревал чайник, готовил бутерброды с икрой, нарезал ветчину, ноздрястый сыр.

За те десять минут, что Елдынбаев пребывал в кресле, в гостиной установился устойчивый аромат чего-то технического. Мазута, что ли? Чем там еще несет в котельной? Странно, но у родителей от Самата вроде бы ничем не пахло.