Дмитрий Баюшев - Щукин, дай джоуль [СИ]

— Спасибо, приятель, — произнес Щукин обиженно. — Ты хоть предупреждай.

— Не нравится? — с ехидством осведомился Ту Фта. — Я так и знал.

— Мне другое не нравится, — горько отозвался Щукин. — Раньше ты спрашивал разрешения, а теперь берешь джоули без спросу. Как только ты скумекал, что можешь прикарманивать энергию тайно, то сразу возомнил себя пупком. На «ты» перешел.

— Зум-зум, — плотоядно сказал Ту Фта. — Папавиончи ган. С «алабашлы» это значит — ликвидировать. Ты зум-зум.

— Какой еще зум-зум? — не понял Щукин, припоминая, что уже слышал это слово.

— Зум-зум — это то же, что бандит, — ответил Ту Фта. — Он неотесан, груб, драчлив. Он убийца. Он сквернословит, пьет неразбавленный эфир, совращает ультракоротких волнушек, избивает коротковолновиков. Он опасен для личности и для общества и подлежит уничтожению.

— Вот те на, — опешил Щукин. — А я-то здесь при чем?

— Ты ненавидишь меня и моих малышей, — сказал Ту Фта. — Ты бессердечен, туп и жаден. Ты просишь обесточить Геннадия. Ты никого не любишь. Только себя.

— Да не прошу я обесточить Геннадия, — возразил Щукин. — Я пошутить хочу. Похохмить. Тут понимаешь, в чем хохма? Он жует, жует, жует, а все голодный, потому что вы из него эти джоули, которые он заглатывает, отсасываете. Понял? И потом, он же пристает к моей законной супруге.

— Нет, ты, пожалуй, не зум-зум, — сказал Ту Фта. — Я должен подумать, кто ты есть. Ясно одно… И замолчал, заставив Щукина по дороге на кухню гадать о недосказанном. Генка с Валентиной сидели друг против друга за маленьким кухонным столом и молча курили. В кастрюле на плите булькали макароны, а в раскрытое настежь окно врывались звуки московской улицы с ее напряженным транспортным движением и однообразным шарканьем множества подошв.

— Ты с кем это там контакт наводишь, дорогой? — спросила Валентина. — Думаешь, мы пеньки глухие?

— Я ничего не навожу и ничего не думаю, — сказал Щукин.

— Он и давеча удалялся, — вспомнил Страстоперцев. — А я все никак не пойму: чего это он там сам с собой бубнит?

— Молчи, грусть, — огрызнулся Щукин, усаживаясь на табуретку.

— Не знаю, чем ты в своей берлоге в одиночку занимаешься, но догадываюсь. Генка хохотнул, а Валентина возвышенно сказала:

— Все, что угодно, только после развода не уходи к Зинаиде.

Щукин во Страстоперцевым переглянулись, пожали плечами, после чего Генка осведомился:

— К какой Зинаиде, дорогая?

— Ах, дорогая!? — пылко бросил Щукин.

— Из сорок седьмой квартиры, — потупилась Валентина. Щукин со Страстоперцевым дружно хмыкнули. Зинаиде из сорок седьмой, старой деве, обладающей отвратительнейшим характером, было то ли под семьдесят, то ли под восемьдесят, и она держала в своей однокомнатной квартире добрый десяток кошек. Впрочем, Щукин тут же сделал суровое лицо и процедил:

— Это моё личное дело, где я пригрею свои старые кости. Я смотрю, вы здесь не теряли времени даром. К барьеру, Геннадий, к барьеру. Чем будем стреляться?.. Есть кислое молоко.

— Из кислого молока пули не те, — засомневался Страстоперцев.

— К тому же я должен действовать наверняка. Что, если я погибну?

Тебе-то хорошо со своей Зинаидой.

— Не трожь мою Зинаиду, — сказал Щукин.

— Ну так не будем стреляться, — предложил Страстоперцев. — Ты тихо уходишь в сорок седьмую, а я остаюсь в шестьдесят четвертой.

— Держите меня крепче, — сказал Щукин, оставаясь на месте. — Валентина, тебе этот человек очень дорог?

— Я люблю людей, — демократично ответила Валентина.

— Значит, не очень, — сделал вывод Щукин. — А жаль. Он, между прочим, на драндулете.

— Я на заправку, — сказал Страстоперцев.

— Молчи, грусть, — Щукин потянулся за генкиными сигаретами. — Хочу в рембыттехнику податься. Ты в Смолево? В Смолево. Это по дороге.

— А чего, ты, собственно, забыл в этой рембыттехнике? — удивился Страстоперцев.

— А что плохого? — спросила Валентина. После этого она встала из-за стола и пошла промывать макароны.

У Генки Страстоперцева всегда был завидный аппетит. Щукин не смог бы припомнить случая, чтобы Генка отказался перекусить. Ну а Валентине было приятно покормить оголодавшего в одиночестве Страстоперцева. Вот и сейчас, глядя, как тот уминает гуляш с макаронами, она тихо радовалась, но спросила почему-то совсем о другом:

— Ты чего это вырядился под путевого работника? Имелась в виду генкина ярко-оранжевая безрукавка.

— Трейд марк, — сообщил Страстоперцев, свободной рукой почесывая левый бок. — Амуниция путешественника. Тяга, так сказать, в дальние страны. У вас клопы, что ли? Теперь уже он, не прекращая есть, чесал шею.

— Как бы вшей не занес, — забеспокоился Щукин, подозревая, впрочем, что это работа Ту Фты и его малюток.

— Да уж, Геночка, ты прямо как шелудивый пес, — сказала Валентина, жалеючи. — Видели бы тебя твои студенты.

— А что студенты — не люди? — отозвался Страстоперцев, яростно почесываясь. — Кончит ВУЗ, если дурак — пойдет на фабрику, если умный — пойдет в кооператив. А может и в рембыттехнику податься.

Это чуть лучше фабрики.

— Поняла намек? — обратился Щукин к жене. — Он хочет сказать, что я чуть лучше студента. В это время Страстоперцев кончил есть, бросил вилку и понес было освободившуюся руку к макушке, но, кажется, уже нигде не чесалось.

— Фу ты, отпустило, — сообщил он шепотом, как бы не веря, что враг ушел.

— По-моему, он имеет в виду, что твоя рембыттехника лучше фабрики, а бизнес лучше рембыттехники, — сказала Валентина. — По деньгам-то, может, и лучше, да дело больно уж шаткое.

— Что-то вроде бы как поел, а вроде бы как и не поел, — тихо произнес Страстоперцев, в сомнении поглаживая живот. — Хотя с другой стороны переедать вредно… Если бы не было свидетелей, что уже ел, можно было бы попросить поесть еще…

— Ты чего там бубнишь? — спросил Щукин. — Бубни погромче. Страстоперцев обреченно махнул рукой и сдался:

— Давайте чаю. И булку с маслом. После чего сказал:

— Не ходил бы ты, старик, в рембыттехнику. Одичаешь. Жуликом станешь. Ты ж мимо телевизора спокойно не пройдешь, чтобы не свистнуть микросхему-другую. Быстренько вниз-то покатишься. Заловят тебя как-нибудь на месте преступления и пальцем покажут: вот он — гад. Из-за копейки погоришь. То ли дело — личная собственность, — Генка взял сигарету, закурил, вслед за чем поправился: — Прошу прощения, не личная — частная.

— Это что в лоб, что по лбу, — заметил Щукин.

— Знаю я одно заведение — пальчики оближешь, — Страстоперцев выпустил толстую струю дыма, поморщился и недоверчиво посмотрел на сигарету. — Названьице, конечно, так себе, но деньгу делают приличную. Фирма «Чувяк».

— Как, как? — спросил Щукин. — Это чем же они занимаются?