Дмитрий Баюшев - Неисправимый [СИ]

— Нет, ты. Нет, ты.

Дустер подумал и сказал:

— Дело в том, приятель, что он, наверное, сам себя довел. Совесть-то, брат, не подушка. Не окурок, который можно в урну выкинуть. Вот оно копилось, копилось, а тут мы. Он и сломался.

— Ага, — согласился Уцуйка, которому возразить было нечего. — Ну, ты башка.

— Может, мало плач?? — спросил Гарри Спайс. — Так я добавлю. Тысяча за бой.

Том смотрел на афишу за его спиной и молчал.

— Полмесяца назад ты в этом кабинете на карачках ползал, — сказал Спайс. — Умолял взять на работу. Забыл?

Том молчал, покачиваясь на скрипучем расшатанном стуле.

— А сейчас уже я прошу — останься, — продолжал Спайс. — Не кидай старого Гарри. Клиент на тебя идет, как на хорошую наживку. Скажу больше — он теперь только на тебя и идет.

И выжидающе посмотрел на Тома.

Нет, бестолку, не прошибешь. Полнейшая апатия. Дела фирмы этого робота не интересуют ни капельки. Истинно что резиновый муляж.

— Между прочим, Майкл Снунс не больно-то поверил в автокатастрофу, — сказал Гарри. — Пришлось сильно поистратиться, чтобы поверил.

После того боя, в котором Том убил Верзилу Снунса, была инсценирована автокатастрофа. Снунс якобы, ведя машину, потерял управление и, своротив своим тяжелым Кадиллаком столбики ограждения, рухнул в глубокий овраг, где Кадиллак взорвался и сгорел. От Верзилы остались рожки да ножки.

Произошло это в первом часу ночи, и у Майкла сразу зародились сомнения, ибо он знал братана, как облупленного. После боя Верзила позволял себе расслабиться и выдувал бутылку хорошего виски, что при его массе было вполне приемлемой дозой. В этом случае за руль его было калачом не заманить. Но обычно в начале первого он дрых без задних ног. И никогда в жизни ночью на машине не гонял, не в его это было правилах.

— Ладно, Гарри, я пошел, — вставая, сказал Том. — Со Снунсом разбирайся сам.

Подошел к двери, повернул голову и сказал в пространство:

— Мой тебе совет, старик. Закрывай свою лавочку к чертовой матери. И чем быстрее, тем лучше…

Собственно, ради этого совета он и приходил к Спайсу. Предупредить.

Неправедный, убийственный бизнес Гарри Спайса был зарегистрирован в компьютере Саламанты. Можно было уехать куда угодно, но стоило Саламанте на время взять верх — и Спайсу конец. Невменяемый Том вернулся бы и покарал злодея.

Саламанта, которому Том милостиво разрешил быть консультантом, исподволь, по ночам, когда Том спал, внедрялся в его сознание, точил, как червь яблоко, вносил свои коррективы.

Мало-помалу лепился новый Том, ничем не связанный с собственным прошлым и, как вектор времени, нацеленный в будущее. Мораль которого являлась чудовищным сплавом вселенского кодекса чести и этики современного Робин Гуда, способного в поисках правды-матки свернуть набок нос любому прохиндею. Не перевоспитать, не переубедить, а свернуть. При сопротивлении же ликвидировать…

За каких-то полмесяца уже накопилось барахлишко: двое джинсов, три рубашки, майки, носки, трусы, три пары обуви. Всё это Том аккуратно упаковал в дорожную сумку, после чего взял зеркало. Мда, красавчик хоть куда. Наутро после недельного запоя. Нет, после запоя бывает лучше. Бороду, что ли, отпустить? — спросил он себя. С черными очками-консервами. А что? Да нет, сказал он себе, какой есть, такой и ходи. Чтоб соответствовал документу. Скажи спасибо дяде Гарри, что выправил паспорт. Теперь ты вполне официально Курт Рюгер. Обезьяна на фотографии один к одному соответствует тому, что наблюдается в зеркале.

Урод, каких мало.

Том положил зеркало в сумку, закрыл молнию.

Пора.

В заначке 50 тысяч зеленых, хватит на первое время. Нью-Йорк — город больших возможностей, не чета нынешней дыре, но главное — там всё будет по-новому, с нуля, а то, что останется в нынешней дыре, пусть остаётся. На этом поставим большой жирный крест…

Нью-Йорк огорошил ценами. Например, квартира, которую он снял на месяц, обошлась в 500 долларов.

Были, правда, каждодневный завтрак и влажная уборка. Завтрак готовила хозяйка квартиры — пожилая негритянка Джетта, она же потом, отправив Тома погулять на улицу, вытирала пыль с мебели и мыла пылесосом пол.

Чистюля была, чтоб её. Но пылесос был зверь, ни пылинки, ни соринки не оставлял, Джетту, уж на что была упитанна, таскал за собой, как котенка, она только успевала целлюлитными ножками перебирать. Миг — и квартира из трех маленьких комнат и кухни была чиста. Он ведь, гад, пылесос этот, что делал? Прыскал перед собою водой, смешанной со стиральным порошком, затем всасывал вместе с грязью, и всё это со страшной силой, на бешеной скорости, с взревыванием, с подчавкиванием и утробным уханьем.

Отсюда, за чистоту, и цена, поскольку завтраки у Джетты были не ахти: яичница, бекон, хлеб, кофе. Не хочешь лопать, не лопай, собака сожрет, но денежки плати.

Джетта со своим мужем-негритосом жила в его четырехкомнатной квартире двумя этажами ниже, и заявлялась в семь утра. К этому времени Том уже был на ногах, уже работал с отягощениями, разгонял загустевшую за ночь кровь. Через час, справившись с делами, Джетта уходила кормить своего муженька, и сияющая чистотой хата возвращалась в полное владение Тому.

Но он, посидев дома, который быстро наскучивал, уходил бродить по городу, а поскольку район был не из фешенебельных, с преобладанием черного населения, то прогулки его однообразием не отличались. Экспансивные негритянские парни всячески старались внести в нудный быт острое разнообразие, задирались по поводу и без повода, за что немедленно получали по зубам. Кулак у Тома был тренированный, железный, зубы так и летели.

Это была своего рода тренировка, спарринг, но, как бы ни были быстры жилистые пареньки, Том был намного быстрее, поэтому ему было неинтересно. Ну, дал по соплям паре идиотов, разогнал кучу драчливых петушков, а дальше что? Это не настоящие бойцы, это дворовая шалупонь, которая не выдержит и раунда.

Душа просила серьезных боев, и Том начал раскидывать удочки, потихоньку узнавая, где в городе находятся бойцовские клубы и какой из них лучший.

Лучшим был клуб «Бешеный поросенок».

Туда-то он однажды и направился, не подозревая о том, что на этом его безмятежная, сытая, идиллическая жизнь состоятельного бездельника закончилась.

Утро было непреподъемным, проблемой было сходить даже в туалет — от любого движения плыла крыша. Именно что не голова, а крыша: фанерная такая, дырявая, готовая в любой момент сорваться и улететь. Даже не крыша, а курятник какой-то.

Всё же Зунгалла себя пересилил, не хватало еще обмочиться в постели.

Вернувшись, он закутался в простыню до носа, жалея, что не накинул сверху одеяла, и сказал себе: баста, парень, больше никаких выпивонов. На дворе уже плюс 22 по дядюшке Цельсию, к обеду нагонит до 28, а ты даешь дуба, точно зима и не топят. Будет.