Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

– Итак, Робинсон? – Райс повернулся к усатому мужчине, в котором Шабан теперь узнал Л. В. Робинсона, начальника механического отдела выставки. Полковник протянул руку и сдернул простыню с лежащего на полу тела. – Вы знаете этого человека?

Робинсон всмотрелся в обгоревшее и избитое тело на полу и быстро кивнул.

– Да, я его знаю. – Он выпрямился и отвел взгляд. – Это Том Эдисон.

Райс прищурился, размышляя, и перевел взгляд с Робинсона на мертвеца.

– Имя мне знакомо, но я не помню, кто это.

Робинсон снова кивнул:

– Одно время он был даже немного знаменит. Эдисон изобрел фонограф. Припоминаете? – Полковник покачал головой. – В любом случае я лишь с ним кратко поговорил, когда он арендовал это место в павильоне. Насколько мне известно, он потерял все свои средства, вложив их несколько лет назад в электричество, и с тех пор не мог найти выхода из этой ситуации.

– В электричество? – изумился полковник. – Ради чего?

Робинсон пожал плечами:

– Кто теперь скажет? Я пытался ему объяснить, что сейчас на подобные вещи попросту нет спроса, раз появились прометиевые паровые двигатели, освещение, автоматы и тому подобное, и с тем же успехом он может пытаться продавать жмыхи после отжима масла. Но его было не переубедить. У него был такой особый блеск в глазах, как у религиозных фанатиков. Видели таких? Он твердо намеревался придумать способ, как сделать его… как же он их называл? А, да, динамо. Как сделать динамо-машины прибыльными.

– И тут снаружи как раз стоит его «динамо», я правильно понял? – уточнил Райс.

Робинсон кивнул:

– Печально, правда? Но Эдисон был не единственным. Я слышал о многих изобретателях и инвесторах, возлагавших все свои надежды на электричество, но это было до того, как прометий действительно возобладал. Большинство из них со временем занялись промышленностью или торговлей. Я даже слышал, что один серб, кажется, начал писать дешевые романчики. – Он снова взглянул на покойника и скривился от этого ужасного зрелища. – Очевидно, Эдисон не сумел приспособиться. Это его в конечном итоге и погубило. Если не ошибаюсь, на теле видны все признаки поражения электричеством.

Один из охранников шагнул вперед, и Шабан узнал в нем того самого, из Мидуэя, что был весьма скор на расовые эпитеты.

– Как это дина… динами… дина… Тьфу! Короче, как эти штуковины связаны с «Лазарем», со всей его лавочкой? Этот ваш Эдисон, он что, собирался воскрешать мертвых той электрической хреновиной?

– Если и собирался, – отозвался другой охранник из дальнего угла, – то, думаю, воскрешал их кусками.

И он продемонстрировал отрезанную руку, слишком большую для обезьяньей.

– Господи Иисусе! – выдохнул Райс и попятился.

Охранники стали перешептываться, и Шабан четко расслышал несколько упоминаний о «гробокопательстве» и «телах рабочих».

– Что?! – воскликнул Шабан, выступая из толпы и впервые демонстрируя свое присутствие. – Что вы говорили насчет могил рабочих?

Все уставились на него. Почти все заметили его впервые.

– Ты араб того еврея? – осведомился полковник, прищурившись.

Шабан с достоинством выпрямился.

– Я кабил, сэр, а не араб, – ответил он на безупречном британском английском, – но в настоящее время работаю на господина Блума, если вы это имели в виду. – Его опущенные вдоль боков руки сжались в кулаки, но он сумел изобразить внешнюю невозмутимость. – Так что здесь говорилось о раскапывании могил и о телах рабочих?

Райс взглянул на Робинсона, у которого был такой же озадаченный вид, что и у Шабана, потом снова на кабила.

– Эти сведения не для публичного разглашения, и если об этом пронюхают газеты, то я буду знать от кого. Но некоторые могилы к югу от парка были потревожены, а упокоенные в них тела исчезли.

– В их число входила могила алжирца, утонувшего в озере? – уточнил Шабан.

Райс пожал плечами.

– Насколько мне известно, обозначались лишь могилы христиан.

Шабан проигнорировал Райса и снова переключил внимание на бочки, откуда охранники продолжали извлекать части трупов. Среди них оказались кисти и ступни, нога, две руки, фрагменты черепов и даже целый торс. Шабан зарычал, оскалившись, повернулся и посмотрел на лежащего мертвеца.

– Моя бабушка всегда говорила, что не надо оплакивать тех, кто умер во время Рамадана, когда врата ада закрыты, а врата рая открыты. И, по-моему, несправедливо, что такой человек пройдет через райские врата, даже если он был убит.

– Погодите-ка, – возразил Райс, поднимая руки. – Здесь никто не говорил об убийстве.

– В самом деле? – спросил Робинсон, приподняв брови.

Райс жестко уставился на него.

– Вы ведь сами утверждали, что его убило электрическим током. И убило случайно?

Руки Робинсона затрепетали, как птицы в клетке.

– Возможно и такое, – признал он. – Но как вы объясните, – он показал на осколки стекла, разбросанные приборы, кровь и внутренности, – все это?

– Это, – невозмутимо произнес Райс, – может быть простым вандализмом. А вандализм – происшествие совершенно иного порядка важности по сравнению с убийством. Про убийство напишут все газеты страны, и возникнет риск отпугнуть платных посетителей выставки, если они будут думать, что убийца разгуливает на свободе. А еще с одной случайной смертью и проявлением вандализма мы справимся.

– Вы, конечно же, шутите, – возразил Шабан. – Неужели вы не заинтересованы в свершении правосудия?

Райс со злобой посмотрел на него.

– На юге наверняка есть кое-какая работа, с которой автоматы не справятся, парень. Так почему бы тебе не отправиться туда вместе со своими черномазыми и не принести хоть какую-то пользу?

Шабан рассвирепел. На юге Соединенных Штатов все еще оставались рабы, пока не замененные дешевыми автоматами. И то, что этот человек смог настолько легко отмахнуться от их продолжающихся страданий, да еще с таким бесцеремонным пренебрежением, заставило кровь Шабана вскипеть. На миг он едва не забыл о благополучии труппы, о которой поклялся заботиться, или о незнакомце, ищущем его защиты. Окажись он сам по себе и отвечая только за себя, Шабан не пожелал бы ничего иного, кроме сабли-флиссы в одной руке и пистолета «уэбли» в другой. Тогда бы он показал этим бледнокожим фиглярам, чего он стоит. Но он не был сам по себе и нес ответственность за множество душ, кроме собственной.

Собрав остатки сдержанности, Шабан направился к двери и вышел из этого дома ужасов.

Пока он возвращался к Мидуэю, на потемневшем небе уже показались звезды. Прометиевые фонари заливали парк мягким белым сиянием, благодаря которому выставку прозвали Белым Городом. Но какими бы чистыми ни смотрелись белые строения в прометиевом свете, Шабан знал, что это всего лишь штукатурка и доски, скрывающие под собой гниль и пустоту.