Владислав Покровский - Курьер. Книга вторая

— Андрей, — Ольга держала меня за руку, — без тебя нам не пройти. Даже объединённая мощь темпоральных генераторов оставшихся в живых солдат не поможет проложить дорогу через этот хаос времён и реальностей. Я видела события в твоей памяти. Я видела, как сила Потока внутри тебя возвращает тебя во времени, причём неоднократно, обеспечивает функционирование вне времени… На всё это нужны колоссальные затраты энергии. Однако ты делал это легко.

— Непроизвольно!

— Вот и сейчас пожелай, чтобы открылся путь! Вообрази, что ничего важнее в этом мире нет! Пожелай это! Ради Шелы, ради меня…

— Мэм!! — закричал вдруг один из бойцов страшным криком, мы резко обернулись…

И увидели, как, поглощая стену, пол, потолок, наступает, надвигается на нас чернильная темнота, кажущаяся живой, как напирает она стеной, стирая за собой реальность, уничтожая всё подчистую, ломая жиденькие слабенькие барьеры, радужные плёнки, которые выставляли, отступая шаг за шагом бойцы темпорального отряда. Вот она растворила в себе ящики, наползла на лежащих у стены раненых, несколько бойцов бросились оттаскивать их, но тут из надвигавшейся завесы мрака вдруг выстрелило несколько жгутиков, которые оплели тела двух солдат и втянули их в непроницаемо чёрную тушу.

— Они обнаружили наше укрытие! — закричала Ольга, оттолкнула меня и бросилась к раненым. — Генераторы темпоральных полей на полную мощность! Задействовать резерв!

Тьма вдруг словно плеснула волной, на её пути мгновенно возникла тонкая радужная переливающаяся стена, волна ударилась об неё и разошлась в разные стороны. Страшно закричал один из бойцов, которому она наполовину срезала тело — ноги и половина туловища исчезли, будто их и не было никогда — ещё один, потратив энергию своего генератора на создание защитной стены между наступавшей тьмой и ранеными, бесследно исчез в её волне, растворившись в ней без звука.

Внутри меня пронеслась горячая тяжёлая волна крови и с размаху ударила в мозг. Глядя на все эти смерти, на то, как бьётся Ольга и немногие уцелевшие, пытаясь остановить смерть, пытаясь оттащить раненых, пытаясь выжить, и сатанея от собственного бессилия, я вскипел как пробудившийся вулкан. Глаза заволокла багровая пелена, разум временно отключился, я с удовольствием бы рванул на груди тельняшку, будь она на мне, но вместо это я хищно оскалился, зарычал, увидев, как нависает стена тьмы над Ольгой и как дрожат, лопаясь один за другим, радужные барьеры, и бросился, очертя голову на эту тьму, повторяя подвиг героев и желая только одного: чтобы это исчезло, убралось, испарилось, иначе Я ВСЁ УНИЧТОЖУ НА СВОЁМ ПУТИ!!!

И вспыхнул ярчайший радужный свет, затопивший всё вокруг меня и погрузивший окружавшее меня пространство в хаос цветов и оттенков, изменивший его, напитавшей другой энергией, разделивший всё на две половины, за одной из которых — чернильно-чёрной, как самые дальние глубины нашей души, — я гнался, гонимый непреодолимым желанием: рвать, убивать, уничтожать, изгонять и выдворять прочь!

Дальнейшее я помню смутно — оно сокрыто как в тумане, такое же размытое, расплывчатое, неясное… Помню, среди той какофонии звуков, в которой я находился, преследуя ускользающую тьму, попадались и самые обыкновенные, более чем реальные звуки: уханье выстрелов тяжёлого автоматического оружия, визг рикошетов, лопавшийся протяжный звон разрушающихся защитных экранов, грохот взрывов, чьи-то крики. Иной раз попадались на пути какие-то пятна, я слышал рёв, но мимоходом отмахивался, не желая даже обращать на них своё внимание, и тогда эти пятна убирались прочь, раздражённо ворча. Одно такое я стоптал, не заметив, сквозь застивший глаза красный туман охватившей меня ярости я вдруг отметил одно пятно, бросившееся мне наперерез, окружавшее меня радужное облако засияло совсем уж ярким светом и внезапно поглотило это пятно, а я вдруг ощутил прилив сил и энергии. Едва начавшая подкрадываться усталость отступила, гнев взыграл с новой силой, я зашипел, не желая кричать, и что-то прорычал себе под нос.

Не знаю, сколько продолжался этот дикий кросс. Но помню… Помню… да и то смутно, что голоса, изредка возникавшие в моей голове, подсказывали направление, подогревали меня, распаляли, причём так искусно, что я едва не светился красным. Помню, когда возникла передо мной какая-то стена без конца и края — детали я видел плохо — за которую юркнула, трусливо прячась, завеса тьмы, я чуть не завизжал от бешенства и пожелал, чтобы стена превратилась в пыль. Смутно помню, что я едва успел выскочить из начавшего рушиться помещения. Помню, какие-то тени иногда вставали передо мной, с их тел срывались язычки огня, и тогда либо из-за моей спины вдруг раздавались тяжёлые ухающие звуки, либо я сам, пьянея от радости и крови, едва не разрывал их на куски. Я не знал: люди ли они вообще или игра, обман моего затуманенного разума, не знал, не понимал, не осознавал… Чувствовал лишь. Что они стоят на моём пути, мешают пройти… И это здорово меня бесило.

Помню, как вдруг резко и неожиданно поменялась погода. С чего бы вдруг? Мне было без разницы, по чему бежать: по снегу, по мокрому или по сухому — но окружавшему меня радужному сиянию это ой как не понравилось. Оно мгновенно взыграло более тёмными переливами, от приближавшейся ко мне с яростным рычанием громадной тени, от бега которой дрожал и трескался пол под ногами, не осталось и следа, а в следующий миг всё вернулось: температура вернулась к своей обычной, снег больше не падал и не скрипел под ногами, и даже проглянувшая на миг сквозь полотно нашей реальности толпа визжащих и кричащих теней на четвероногих низкорослых тенях и попытавшаяся на меня напасть, сочла за благо не высовываться. Оно и к лучшему. Ибо я был зол. Очень зол… Никогда в жизни так не злился. А тут вдруг понесло…

Когда-то через сто лет или… через считанные минуты вдруг наступил момент, когда я понял, что пора остановиться. Замереть. Отдышаться. И успокоиться. Хотя бы попробовать это сделать. Я глубоко вздохнул, останавливаясь, и постарался отогнать в сторону дикое желание убивать, рвать на куски, купаться в фонтанах и реках крови и жадно слизывать сладковатые горячие капли этой жизнетворной руды… О Триединый, даже сейчас — через много тысячелетий! — как много всё-таки осталось в нас от зверя и как мало от человека. И как же слабы те запоры, которые держат зверя под замком, с какой же охотой они открываются, выпуская нашу кровожадную сущность наружу.

Чья-то прохладная нежная ладонь вдруг коснулась моего лба, остужая, помогая своим прикосновением удерживать себя в узде, оставаться в этом мире, а не уходить за его пределы, взывая к богам, не давая сорваться в омут слепой ярости, бездумно крушить всё налево и направо. Спасибо ей за это!