Владислав Покровский - Курьер. Книга вторая

— Чушь какая-то, — пробормотал я, соображая: позволят ли мне уйти сейчас или начнётся процедура извлечения улик.

— Не чушь. Вовсе не чушь, Преображенский.

Старик прошёлся по кабинету, внимательно разглядывая и изучая обстановку. Постояв возле тела Самсонова, он вздохнул с некоей затаённой печалью и грустью, потом осмотрел внимательно стол, после чего подошёл ко мне.

— Ты можешь идти, Преображенский, — раздумывая, сообщил он и потрогал пальцами подбородок. — Слушай моё распоряжение: прямо сейчас никуда не сворачивая, не заходя и не переговариваясь с бездельничающими сотрудниками, отправляешься домой и сидишь там безвылазно, пока я тебе не позвоню и не скажу, когда прибыть на фирму для участия в процедуре расследования. Без возражений! — рявкнул он, увидев, что я открыл рот, и добавил чуть тише: — И без опозданий. Задача ясна?

— Более чем, — кивнул я, мысленно отплясывая тарантеллу: всё шло именно так, как и должно было быть. — Я лишь хотел спросить, разве вы не инициируете сейчас процедуру дознания?

— Похоже, ты уверен в своей невиновности, — с удовлетворением заключил он, — раз уж так стремишься начать расследование. Я не уполномочен инициировать какие-либо следственные процедуры, — посуровел он, — равно как и начальник отдела безопасности фирмы. Поэтому все процедуры будут инициированы соответствующими представителями Особой следственной комиссии СБФ, как только они прибудут сюда. Я уже вызвал их, скоро они будут здесь.

— Когда это вы успели? — нахмурился я.

— Ты думаешь, у одного тебя имплантирован пси-кристалл? — удивился Капитошкин. — Да половина Системы с ними в голове ходит… А теперь иди — делать тебе здесь больше нечего. Я запечатаю кабинет Самсонова, когда сам буду уходить — молекулярная память, увы, коротка, не следует обрывать её и терять улики.

— Буду ждать звонка, Зизольдий Гурабанович, — поклонился я. — После него примчусь быстрее кванта.

Ещё раз поклонившись, я вышел из кабинета, аккуратно переступив порог и направился по коридору, всё дальше уходя от этого места. Уже сворачивая за угол, я услышал, как что-то зашипело, потом блеснула ярчайшая вспышка, и я понял, что кабинет запечатан и заблокирован, в подтверждение этому раздалось кряхтение и покашливание, тяжелые шаги и шарканье старого человека. Старого ли? Теперь я в этом сомневался. Сегодня, сейчас, когда Старик смотрел на меня, мне показалось, что его глаза уж слишком молодо сверкают и горят. Конечно, у каждого человека бывают минуты, когда вспоминаешь молодость и чувствуешь себя молодым, но в последнее время что-то уж слишком часто Капитошкин стал впадать в такие моменты. А сегодня… Я мог поклясться чем угодно, что сегодня Старик был доволен, как кот, обожравшийся сметаны. Явно он был доволен ходом событий. Неужто он его спланировал? И если да, если вспомнить, что мне говорила Ольга, то что же получается? Получается, его приказ отправляться домой и ждать — тот самый билет в один конец? Если Капитошкин ищет информацию с вирра, если он заодно с убийцей, если он подозревает меня в том, что я помогаю Ольге, что вирр у меня… Значит, следует ожидать визита непрошеных гостей в тот момент, как я начну передачу данных. Ну что ж, кто предупреждён, тот вооружён. Я буду готов. Отныне мой ход в этой партии! Готовься к мату, Старик…

— Это твой прокол.

— Я знаю.

— Мне ни холодно, ни жарко от твоего знания! Следовало действовать аккуратнее!

— Не учи меня добывать секреты!

— Это не учёба, в учёбе тебя просто выгонят из класса. Это жизнь, и наказание будет соответствующим.

— Ты не справишься без меня…

— Это твоё персональное ничем не обоснованное мнение.

— …

— Признай, что это твой грубый прокол.

— Признаю.

— Следовало действовать аккуратнее.

— Что толку сейчас это обсуждать? Всё уже сделано. Ничего не исправишь.

— Исправить как раз можно. Именно поэтому я всё ещё там.

— Ты рискуешь.

— Кто-то должен подчищать хвосты. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Слишком хорошо.

— …

— Как думаешь, Он догадался?

— Он никчёмный дурак не способный на самые примитивные логические конструкции!

— Нельзя недооценивать Его.

— Я его переоцениваю. Моё мнение таково. Он никогда ни о чём не догадается и ничего не поймёт. Он слишком верит мне.

— Он верит и мне… Особенно мне.

— Дураки верят всем, кто их любит. Именно поэтому и гибнут как мухи.

— Зачем тебе эта информация? В ней ведь нет ничего существенного.

— В том объёме, какой зарезервирован на вирре, она бесполезна и не имеет важности ни для кого. Но общее складывается из мелочей и деталей. В той информации есть своего рода "ключи", ключевые участки, которые могут послужить узлами в паутине общей картины. Ликвидировать их было бы невозможно — информация зашифрована и имеет целостную структуру. Однако удалить её общим объёмом нам ничто не помешает.

— Не оставайся там надолго. Я скучаю по тебе.

— Мне не знакомо это чувство.

— Я знаю. И всё же…

— Маяк оставлен?

— Да. Он укажет и время, и место.

— Место мне и без того знакомо. Время можно вычислить.

— Нет никаких гарантий, что он сделает это у себя дома.

— Он сделает это именно дома. Все обстоятельства ему на руку.

— Ты не подозреваешь Его в причастности?..

— Нет! Кощунственно даже думать о таком! Он не из Их числа!

— Откуда такая уверенность?

— Это Я. Моя уверенность есть кредо. Мои тезисы есть закон. Еще вопросы будут?

— Не задерживайся там надолго…

— Кто-нибудь выходил на связь?

— Нет. Они готовятся.

— Долго готовятся. Пусть поспешат.

— Я передам им. Как собираешься отвлечь Его от подозрений?

— Веришь в его интеллект? Но это же смешно!

— Я боюсь, что Он притворяется. Играет в двуличие.

— Я… Впрочем, может быть. В моей работе не бывает ошибок, однако здесь явный случай ошибки. Я знаю, как направить Его на другой путь. Так и сделаю. А ты пока рассчитай координаты места.

— Что с комиссией?

— Это не твоя забота. Займись своим делом.

— Как скажешь.

— Да свершится!

— Да свершится!

Дом, родимый дом… Как мало времени и внимания я уделял тебе все эти годы. А впрочем, всё это брехня, — несмотря на специфику работы и ежедневные визиты на фирму то на тренировки, то в столовую, где можно было недорого и безумно вкусно пообедать; то к Грэю за свежими сплетнями; то к Кузьме, чтобы в кои-то веки помолчать и послушать, как другие говорят; а иногда и к Грину в гости, чтобы лишний раз увидеть, до чего бы довела меня жизнь, не встреть я Шелу, — несмотря на всё это, я много времени проводил у себя дома, обнимаясь со вторым самым дорогим мне на свете предметом — моей любимой подушкой. Шела тоже была по сути предметом, предметом моего воздыхания, всех моих романтических и любовных изливаний, на неё так приятно было класть голову и подкладывать под бок вместо обогревателя, но… С моей обожаемой подушкой она бы не сравнилась никогда. Тем более, что Шела мастер в другом, во многом. Никто, кроме неё, не сможет довести меня до самовозгорания, а потом одним поцелуем успокоить и остудить; никто, кроме неё, не потратит пару тысяч кредитов на бирюльки и подвески и не закричит в ужасе: "Почему ты так много тратишь?!", когда я всего-навсего хочу приобрести новый аквариум; никто, кроме неё, не сможет так эффектно водить меня за нос, обещать свидания и жаркие ночи, всякий раз под благовидным предлогом отменять их, а потом вдруг, когда я менее всего этого жду, заявляться под покровом темноты завернутой в какое-то подобие тоги или туники и оставаться до утра, а утром возрождаться из пепла огня страсти и… никогда не знаешь, как она себя поведёт через секунду. Это добавляет остроты нашим отношениям, не позволяет перерасти им в обыкновенную серость и скуку. И мне это, чёрт побери, нравится!