Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

Я пошел руслом реки по льду, а Тимофей правее, вдоль сопок. На реке почти не было перекатов, полыньи встречались редко. Там, где Серебрянка разделялась на несколько рукавов, в рыхлом снегу виднелись глубокие борозды — это выдры проложили здесь постоянные тропы. «Надо поставить капканы», — отметил я про себя. Выше по реке, куда не достигали приливные морские воды, появились незамерзающие перекаты. Берега обильно поросли ивами и черной ольхой, здесь кормились на ночь рябчики. Птицы, были осторожны: летом, во время хода лососевых, бухту посещав ли рыбаки. К вечеру мне удалось добыть десяток рябчиков. Поднявшись выше по реке, я обнаружил следы: трех сохатых: быка; самки и годовалого теленка. Вероятно, недалеко водораздел, где крутые, склоны поросли ягельником, с которых лоси иногда спускаются в речную долину. Надвигались сумерки, и я по своей, лыжне вернулся к берегу бухты.

Тимофей ничего не добыл. Выгнал кабаргу, но она оказалась недосягаемой для ружья. На рябчиков он вообще не охотился, не желая обременять себя лишним грузом боеприпасов: ведь каждый ружейный патрон весит около пятидесяти граммов, а сотня патронов — это пять килограммов. Достойным выстрела он считал только крупного зверя, в крайнем случае белку, которая кроме шкурки давала ему вкусное мясо.

На вооружении у Тимофея состояла старая «фроловка» — берданка, вероятно доставшаяся по наследству. Самым подобающим местом для нее была музейная витрина. Ложе этого «чудо-ружья» было связано проволокой. Выбрасыватель в затворе отсутствовал. И если патрон еще можно было дослать в ствол, то стреляную гильзу приходилось выбивать шомполом, вместо которого хозяин ружья применял ивовый прут. Где уж с таким оружием охотиться на рябчиков!

Ружье он носил, вероятно, потому, что безоружный охотник представлялся ему такой же несообразностью, как соболь без хвоста или безрогий лось в брачный период. Однако свою «фроловку» Тимофей чаще всего оставлял на бивуаке. Могла она понадобиться разве только тогда, когда нужно было добыть сохатого. На тигра никто не охотится, медведи зимой спят, а пушнину он добывал капканом.

Но на следующее утро ему пришлось взять ружье: мы пошли охотиться на сохатого. Направились вверх по реке, где я накануне обнаружил следы лесных великанов. Когда по своей лыжне я пошел впереди, Тимофей предупредил меня:

— Река ходи тихо. Смотри ната хоросо. Эта река плохой. «Обмани-река».

— Как это «обмани»? — не понял я.

— Низ леда пусто. Провалиса — вода. Глубохо — под леда тяни бутет. Плохой река. Хитрай река. — И еще раз констатировал: — Обмани-река.

— Но я вчера все время шел по ней. Пустоледей не было.

— Всяк рас всяхо бывает. Один рас ходи хоросо. Друкой рас — провалиса.

Пройдя по реке с полкилометра, он сказал:

— Твоя ходи тихо. Моя догоняй потом.

— А ты куда?

— Тута немноха ходи, — махнул он рукой вправо.

Оказывается, он тоже увидел тропы выдр на переходах и насторожил там самострелы. Этот вид охотничьего оружия народности Дальнего Востока и сейчас применяют часто. В котомке местных жителей всегда несколько наконечников для-стрел, которые легче капканов. Обнаружив тропу, которой зверь пользуется постоянно, охотник тут же насаживает наконечник на метровую палку, а из сучка кедрового стланика или другого подходящего дерева изготовляет лук, закрепляя его с помощью бечевки, переброшенной через тропу, и настораживает самострел. Лук делается из толстого сука, и натянуть его можно только при помощи рычага — палки. Поэтому в тайге, при выходе на звериную тропу, где видны следы человека, надо идти осторожно, внимательно поглядывая под ноги: можно пострадать от самострела.

Поднимаясь вверх по реке, я в нескольких местах сворачивал в сторону за рябчиками. Потом, выйдя снова на лед, присел на согнувшуюся над рекой ольху и закурил, поджидая Тимофея.

Вдруг мне послышался какой-то приглушенный крик. Может, в звенящей тишине тайги мне это просто почудилось или прокричал какой-нибудь зверь? Но вот крик повторился. Он явно принадлежал человеку, но звучал как-то глухо. А в горной тайге звук разносится далеко, с раскатами громкого эха. Крик опять повторился. Кроме нас двоих, здесь никого не было, да и доносился он со стороны моря. Значит, кричал Тимофей.

Что могло случиться со старым орочем, всю жизнь прошившим в тайге? Может, на него напал тигр? Но следов зверя на побережье мы не встречали. А может, появился медведь-шатун и уже подмял охотника под себя? Все эти мысли пронеслись у меня в голове на бегу: при первом же крике я устремился назад по своей лыжне, загоняя в стволы патроны с пулями.

«Успею, ли?!» — мелькнуло в мозгу, и, сбросив на ходу полушубок, я, не замечая хлеставших по лицу веток, помчался по льду реки, перескакивая с ходу через валежины, которые в обычное время благоразумно обходил. Крик снова раздался уже где-то неподалеку, но, казалось, шел из-под земли. Выскочив из-за очередного поворота реки, я, не сбавляя хода, стал огибать упавшую ольху и чуть не соскользнул в провал во льду. Сразу за ольхой, лежавшей поперек реки, зияла большая дыра, крик доносился оттуда. Осторожно приблизившись к провалу, я увидел Тимофея по пояс в воде, уцепившегося за обрывистую кромку берега. Глубина здесь была около метра, но у горных рек сильное течение, и даже при такой глубине устоять против него трудно. К тому же на ногах у Тимофея были лыжи, и их тащило течением. От дна реки до кромки льда было метра три, и Тимофей, конечно, без посторонней помощи выбраться никак не мог.

Я бросил ему конец шнура. Он одной рукой ухватился за него, и в этот момент вторая его рука соскользнула с берегового уступа, за который он держался. Тимофея понесло под лед, в черную зияющую пустоту. Шнур натянулся, свободные петли его, свисавшие у меня с пояса, заскользили вниз. Я не препятствовал скольжению шнура и боялся, что, когда он натянется, его может вырвать из руки Тимофея, если тот не успел ухватиться за него второй рукой. Вскоре скольжение прекратилось. Осторожно выбрав слабину, я легонько потянул шнур на себя и тут же почувствовал, как он несколько раз дернулся. Наклонившись над краем провала и боясь не услышать ответа, я крикнул в пустоту.

— Тимофе-е-ей!

Радость моя была беспредельна, когда из черной пустоты глухо донеслось:

— Моя стеся стой! Себя веревка мотай!

— Стой там! Сейчас я возле тебя лед рубить буду! — закричал я в подледную пустоту. — Если можешь, постучи лыжей в лед!

Закрепив шнур за ближайшую ольху, я прошел немного вниз по реке и услышал под собой глухие удары. Определив по ним место, я быстро прорубил во льду отверстие. Тимофей стоял по колено в воде и, обвязавшись шнуром, прижимался к берегу. К счастью, здесь был перекат. Окажись здесь поглубже — трагедия была бы неизбежной. Ведь оказавшемуся подо льдом охотнику я ничем уже помочь не мог…