Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

…Едва умолкли фанфары в честь этого успеха, как новая добрая весть постучалась в двери художника: Лувр, отмечающий полувековой юбилей со времени превращения его в музей, просит русского мариниста прислать свои картины на юбилейную выставку.

Из Петербурга не замедлило прийти высочайшее соизволение: «Государь император высочайше дозволил художнику Айвазовскому выставить несколько больших картин с морскими видами (которые теперь он пишет) на имеющей быть в Париже выставке и самому ему провести там несколько месяцев для дальнейшего усовершенствования в морской живописи».

Три картины: «Море в тихую погоду», «Ночь на берегу Неаполитанского залива», «Буря у берегов Абхазии»— отправлены. Итальянские газеты сообщали, что художник последовал за своими произведениями в Париж.

По пути в Париж он задерживался в каждом городе, а зачастую и в селениях.

Дольше, чем в других местах, Айвазовскпй пробыл в Генуе. С первых дней пребывания в чужих краях художник лелеял мечту о встрече с этим городом. Его родная Феодосия долго носила генуэзское название Кафа. В Феодосии до сих пор многое напоминает о временах генуэзцев: развалины средневековых башен, большой каменный мост, переброшенный через крепостной ров и ведущий в главные ворота города Кафы.

Самые ранние воспоминания художника были неразрывно связаны с генуэзской стариной в родном городе. Часто сердце мальчика неистово колотилось: он живо представлял себе, как отстреливались из бойниц от турок и татар засевшие в башнях генуэзцы. И на своих первых картинах он изображал море у стен древних, угрюмых генуэзских башен…

…И вот теперь он в Генуе. Средневековые здания напоминают руины башен в Феодосии. Особенно это сходство заметно, если смотреть на развалины Дворца дожей. Начали его воздвигать в конце XIII века, как раз в то время, когда генуэзцы захватили Феодосию и назвали Кафой. Сколько добра вывозили из порабощенной Кафы сюда, в Геную! Но не только пшеницу, воск, соль, рыбу, икру, золото, серебро, меха везли из своей черноморской фактории генуэзские купцы, они доставляли и невольников-славян… В сооружении Дворца дожей приняли участие привезенные на галерах из далекой Кафы русские, украинцы, поляки.

Айвазовский стоит у развалин некогда могущественной резиденции дожей Генуэзской республики. Возмездие постигло эту цитадель воинственной гордыни: в 1777 году она сгорела… Айвазовский погружен в глубокую думу, он явственно слышит грустные, щемящие напевы славянских невольников…

В Генуе Айвазовский задержался и по другой причине: недалеко от Дворца дожей он разыскал двухэтажный домик, обвитый плющом. Здесь родился Христофор Колумб. Уже давно великий мореплаватель стал предметом его дум и размышлений. Еще учеником Академии он занес в заветный альбом названия своих будущих картин: «Корабль «Санта-Мария» при переезде через океан», «Колумб на палубе, окруженный недовольным экипажем», «Колумб спасается на мачте по случаю пожара на португальском судне, сожженном венецианскими галерами у берегов Португалии», «Торжественное вступление Христофора Колумба со свитой 12 октября 1492 года при восходе солнца на американский остров, названный нм Сан-Сальвадор».

…Теперь каждое утро Айвазовский отправлялся к домику Колумба. Все больше и больше он вживался в образ великого генуэзца, одержимого одной-единственной мечтой. Это сродни и ему, художнику: с детских лет он также одержим одним стремлением — живописать Море и только Море…

В этом скромном домике воображение переносит художника в открытый океан. Он видит вздымающиеся океанские волны, свинцовые тяжелые тучи, веющие холодом смерти. Буря готова поглотить «Санта-Марию». Экипаж взбунтовался, он хочет расправиться с Колумбом, в котором видит причину своей гибели. Но в этот момент луч солнца — вестник спасения — упал на штандарт, который держит в руке мужественный Колумб…

На смену этому видению является другое… Колумб приближается к берегу изумительно красивого острова с пышной тропической растительностью, где пальмы-великаны перепутаны лианами. А вокруг необозримая ширь океана, залитая золотом восходящего солнца. Океан спокоен и безмятежен. Колумб стоит на носу первой пристающей к берегу шлюпки… Так в воображении художника слагалась поэма в картинах о Христофоре Колумбе.

Но Айвазовский не только грезит. Чтобы осуществить задуманный труд, который, как он знает, потребует еще много лет, необходимо собрать мельчайшие подробности о великом мореплавателе и его времени.

Художник проводит долгие часы в музеях, библиотеках, где хранятся старинные гравюры, географические карты, описания морских путешествий, оружие, костюмы.

Эти увлекательные занятия захватили художника, но вдруг пришло напоминание из Парижа, что открывается выставка в Лувре, что его ждут…

И вот он с сожалением в последний раз обводит взглядом старинные рукописи, книги, модели кораблей, утварь… Его провожают библиотекари, архивариусы, служители. В последнюю минуту старик библиотекарь удерживает его.

— Синьор Айвазовский, я разыскал уникальную карту. Соблаговолите обратить внимание.

С пергаментного рулона снят шелковый шнур. Старик дрожащей рукой осторожно разглаживает пожелтевший лист. Это карта Кафы. Об этом свидетельствует латинская надпись, а главное — четкое изображение средневекового города: башни, стены, подъемный мост, церкви…

— Вот такой была Кафа более пятисот лет назад, — шелестит старческий голос. — Удивительно… Тогда туда явились генуэзские купцы с войском, чтобы покорить ее и подчинить Генуэзской республике, а ныне из Кафы явился мирный художник, чтобы запечатлеть подвиг великого генуэзца…

Айвазовскому все ново, но и как будто все знакомо в Париже. Это ощущение возникло в день приезда и уже не покидало его. Все началось у длинного фасада Лувра, напоминавшего итальянский дворец.

Французский король Франциск I решил снести старый дворец и строить новый. Король вернулся из итальянского похода и главным трофеем считал поступившего к нему на службу Леонардо да Винчи.

Своим художникам король ставил в пример Италию, итальянский вкус. Архитектор Пьер Леско и скульптор Жан Гужон воздвигли Лувр — античное здание и украсили его итальянским орнаментом.

Италию напоминал не только Лувр. Когда Айвазовский с необыкновенной жадностью к новым впечатлениям смешивался с парижской толпой, он ощущал, слышал отголоски Италии. Но все остроты и находчивость парижан не шли ни в какое сравнение с живостью и пламенным темпераментом неаполитанского люда.

И хотя Париж безмерно обласкал Айвазовского — толпы зрителей у его картин в Лувре, лестные отзывы газет и журналов, чествование в Академии художеств, — его вскоре потянуло в путь.