Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Айвазовскому было всего двадцать шесть лет. Признание в Италии и чествование в Париже могли вскружить голову и более зрелому человеку. Но Айвазовский сказал себе: «Все эти успехи в свете — вздор, меня они минутно радуют, и только, а главное мое счастье — это успех в усовершенствовании». А для этого надо изучать произведения великих художников, видеть новые приморские города, гавани, шумные порты, слушать говор волн, наблюдать штиль и бури разных морей, изучать колорит водной стихии.

Его еще продолжали осаждать заказами на новые картины известный любитель живописи граф Порталес, парижский продавец картин Дюран-Рюэлль и другие коллекционеры, а он уже уведомил Джозефа Маллорда Уильяма Тернера, что отправляется в Англию.

Пароход миновал Вульвич и стал приближаться к Вест-Индским докам. Началась обычная суета, какая бывает перед приходом судна в порт. Айвазовский стоял в стороне от толпы пассажиров. Он был подавлен видом Темзы, запруженной судами всевозможных форм и размеров, подавлен однообразным неумолчным грохотом механизмов, темными клубами дыма, скрывавшими приближающийся город.

Айвазовский вспомнил итальянские порты, чудесные виды, которые открываются с корабля. Он невольно вздохнул: как же должно быть тяжело Тернеру среди этого дыма и мрака, ему, солнцепоклоннику, создавшему картины, излучающие солнечный свет…

Айвазовский вспомнил, как два года назад в Риме Тернер отметил его картины, даже стихи посвятил ему… Погруженный в воспоминания, Айвазовский не заметил, как пристал пароход, как сошли пассажиры. Он вернулся к действительности, лишь услышав голос Тернера.

Тернер шел в его сторону, сопровождаемый капитаном. По тому, как капитан почтительно отставал на полшага, сразу было видно, насколько чтут английские моряки своего великого мариниста.

А через каких-нибудь двадцать минут Тернер привел Айвазовского в матросскую харчевню. Любопытно было видеть, как вскочили со своих мест посетители и устремились навстречу Тернеру. Профессор Британской королевской академии художеств был здесь своим человеком. Он и внешне мало чем отличался от них: коренастый, с широкими плечами и крепкими мускулами, с кирпично-красным цветом бритого лица. И в том, как он пил темный шерри, и в том, что своего покойного отца называл old dad [36] Соответствует русскому «тятя». ,— во всем этом проглядывала давняя общность людей, связанных происхождением, вкусами, любимым делом. Художник и его друзья-матросы только причастных к морскому делу считали настоящими людьми, всех же остальных называли «береговыми олухами».

Поэтому друзья Тернера были немного озадачены, увидев рядом с ним джентльмена. С тех пор как они знали сэра Джозефа, он почти всегда появлялся здесь один, а если и приводил кого-нибудь из своих учеников, те тоже были простыми ребятами.

А Тернер, усмехаясь и с нескрываемым удовольствием смакуя эту сцену, молча, не торопясь, оглядывал своих приятелей и, только спустя несколько минут, когда напряженная тишина готова была вот-вот взорваться от чьих-то резких слов, медленно произнес своим хрипловатым голосом:

— Чего уставились? Думаете старик Джозеф привел «берегового олуха»… Так я вам скажу, этот парень в изображении морских видов скоро затмит самого Тернера, а в знании морского дела заткнет за пояс любого из вас… Морскую науку он постиг, плавая с адмиралами Литке и Лазаревым.

Давно уже стены харчевни не слышали такого восторженного гула. А через несколько минут веселая компания чокалась с Айвазовским.

…Вот уже три недели, как они неразлучны. Но Тернер не перестает удивлять Айвазовского. На другой день он предложил, ему отправиться в путешествие по Англии.

В условленный час Тернер явился за ним в гостиницу с узлом на палке через плечо. Такую же палку он принес и для Айвазовского. Так начались их пешие странствия.

Айвазовский вскоре уверился, что он странствует со святым, вторым Франциском Ассизским, только молитвами для него были картины. Само путешествие Тернер называл погоней за красотой. Он устремлял взгляд, острый как меч, в открывающийся перед ним ландшафт, иногда что-то заносил в записную книжку. А на другое утро после ночлега в убогой деревенской гостинице уже сидел над акварелью. Чтобы запечатлеть запомнившееся ему, он рисовал, потом скреб или царапал ножом, смывал губкой и только тогда успокаивался, когда на прозрачной акварели один тон незаметно переходил в другой.

После завтрака, состоявшего из креветок, высыпанных на разостланный на коленях платок, он надевал помятую поярковую шляпу, брал палку и торопил своего молодого спутника.

Во время путешествия Тернер не давал передышки ни себе, ни Айвазовскому. А в редкие часы отдыха извлекал из мешка Овидия и читал вслух.

На десятый день странствий Тернер вдруг объявил:

— Возвращаемся в Лондон. Вы прекрасно выдержали испытание. За все это время я не услышал от вас ни одной жалобы. Обычно кто бы ни отправился со мною в странствия, не позднее чем на третий день удирал.

Обратный путь совершили в экипаже. Когда проезжали мимо Норамского замка, Тернер вышел из экипажа, снял шляпу и отвесил низкий поклон. Снова заняв свое место в экипаже, он сказал:

— Я сделал рисунок Норамского замка много лет назад. Здесь я наблюдал восход солнца, видел голубой туман, расходящиеся из-за развалин замка солнечные лучи, опаловое небо и его отражение в воде… Мне тогда впервые открылось таинственное чудо зари. С тех пор я стал особенно неугомонным в погоне за красотой.

…Все последующие дни они не разлучались. Тернер не любил места, где обитают праздные люди. Чтобы показать Айвазовскому знаменитые лондонские парки, он выбирал самые ранние часы. Тернер не делал исключения и при осмотре Национальной галереи. Предупрежденные им служители впускали их задолго до открытия.

Иногда Айвазовскому даже становилось не по себе от таков нелюдимости Тернера. Но тот будто читал его мысли и ворчливо говорил:

— Вы приехали наблюдать не английские нравы. Вы не жанрист, а маринист; вам следует запомнить колорит неба и вод Англии, а также чудесные картины, которые собраны здесь со всего света.

Когда в Лондоне открылась выставка картин Айвазовского и восторженные поклонники стали отнимать у него слишком много времени, Тернер энергично вмешался. Сэр Джозеф знал, чем можно отвлечь своего юного друга от бесчисленных торжественных обедов в аристократических клубах. Он объявил Айвазовскому, что открывает перед ним двери своей мастерской. А еще в Италии Айвазовский слышал, что проникнуть в святая святых Тернера немыслимо.

И вот он, юный художник, в доме того, кто стал истолкователем природы. Убранство в этом доме нищенски убогое, но он снизу доверху заполнен картинами. Тернер уже давно ничего не продает из своих картин, напротив, на аукционах скупает свои полотна. Он твердо решил завещать все свои картины английской нации.