Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

— Держите, держите канат! — разом закричало несколько голосов.

Человек пять бросилось выбирать змеей уползавшую в реку снасть, на которой еще должен был удержаться Непутевый. Но когда конец каната показался над вспененной водой, все оцепенели и молча сняли с запотевших голов драные шапки…

Затем артель разом с болью вздохнула, осознав всю глубину неожиданно обрушившегося на нее горя.

Ошеломленные внезапной гибелью Мишки, сплавщики не заметили, как с затора стремглав вынырнула в направлении уносящегося шпиленка лодка генерала. Ловким, почти акробатическим прыжком бригадир вскочил на шпиленок и накинул на него канат.

Все дружно пришли в себя, бросились на помощь бригадиру и с облегчением вздохнули лишь тогда, когда шпиленок резко рвануло на канате, слегка накренило его сильным напором воды и он намертво, как вкопанный, остановился у самой кромки глубокого перепада. Каждый понимал, что их ожидало через какие-то доли минуты…

Утром Бесшабашный на работу не вышел. Не явился он и к обеду. Генерал встревожился: такого среди его людей не бывало. А тут кто-то сообщил, что Генка, польстившись на бутылку «зверобоя», предложенную ему какими-то прохожими, увез их в лодке на другую сторону реки.

— Подшабашить решил Бесшабашный! — иронически бросил кто-то.

— Ну, этот мне Генка! — осуждающе произнес бригадир и шагнул к берегу. Пристальным взглядом, неторопливо осмотрел неоглядную, четырехкилометровую ширь Кокшаги, но Генкиной лодки нигде не было видно.

С каждой минутой крепчал ветер. Ощетинилась седыми гребнями высоких волн река. Ветер неистово рвал на бригадире распахнутые полы старенького плаща, пригоршнями швырял с берега подсохший песок и сосновую кору, оставшуюся здесь с зимы.

— Эк, как разгулялся буранище! Носу не высунуть, а тут… ишь, дитя малое, «зверобой» у него на уме! — недовольствовал Михаил Иваныч.

Однако, ни минуты не мешкая, придерживая рукой полинявшую от дождей и солнца шапку, чтобы ее не сорвало с головы, генерал вскочил в большую лодку. Молча обернулся к стоящим на берегу плотогонам. Те понимали, что уйти от берега в такой шторм на утлой лодчонке — чистое безумие. Но и бросить в беде человека не в правилах плотогонов.

Черный тоже шагнул в лодку генерала, жестом пригласив и меня. Мы налегли на весла. Однако едва оторвались от берега, как лодку легко, словно ореховую скорлупку, закрутило в гудящем водовороте. Волны с грохотом обрушивались на наше суденышко и, разбиваясь о его смолистые борта, обдавали нас холодной россыпью мелких брызг.

Мы плыли медленно. Внимательно смотрели по сторонам, но лодки Бесшабашного не было видно.

Уже на середине разлива, там, где стояли в лугах затопленные вековые осокори, вдруг бросилось нам в глаза лоснящееся от воды черное брюхо опрокинувшейся долбленки, а через минуту мы увидели плывущую на волнах Генкину шапку.

Мы переглянулись.

— Мда-а! — скорее не сказал, а тяжело выдохнул генерал.

Минутное оцепенение прошло лишь тогда, когда нашу лодку круто развернуло высокой волной и, опасно накренившись, она едва не перевернулась. Мы судорожно заработали веслами, легли на обратный курс. Но не успели сделать и десятка взмахов, как сквозь вой ветра услышали: «…и-ите!..и-ите!»

Мы замерли. Генерал, видимо не поверив своим ушам, зажмурился и энергично потряс головой. Но голос-зов повторился, правда, на сей раз уже слабее. Он шел из недалеких зарослей осокорей.

Лодку резко бросало из стороны в сторону. Она то проваливалась между высокими волнами, то почти взмывала на их гребни. И когда в очередной раз мы взлетели на волну, Федор увидел вдруг кричащего, машущего руками Бесшабашного. Он сидел в развилке корявого осокоря. Но когда мы с большим трудом приблизились, Генку набежавшей волной слизнуло с развилки и быстро понесло по вспененным волнам.

До кровавых мозолей стерли мы себе руки, стремясь приблизиться к Генке, но расстояние между лодкой и утопающим почти не сокращалось.

Тогда Федор быстро сбросил с себя фуфайку, сдернул огромные сапоги, сорвал шапку. Ловкими движениями сильных рук обвязался по поясу тонкой пеньковой веревкой, что аккуратной бухточкой лежала у ног Михаил Иваныча.

— Успеешь ли? — спросил бригадир, смерив взглядом расстояние до исчезающего то и дело под водой Генки.

— Думаю! — твердо ответил Федор.

Он встал одной ногой на засмоленный борт лодки, резко подался всем телом вперед и, с силой оттолкнувшись, бросился в кипящую реку.

Мы с тревогой следили за черной головой Федора, за его широкими взмахами рук.

Обессиленный Генка все реже и реже появлялся над водой. Но когда Бесшабашный в очередной раз, и едва ли не в последний, оказался на поверхности, Черный подхватил его почти безжизненное тело.

Обрадованный, я заорал во все горло какую-то несусветицу, а генерал сноровисто стал выбирать веревку, на которой держался Федор.

С трудом подняли мы на борт мертвенно-бледного Генку. Общими усилиями привели его в чувство. Генерал отдал Генке свою телогрейку, шапку и, посмотрев с сочувствием на «шабашника», сурово молвил:

— Ну, Геннадий! Скажи спасибо Федору.

Генка сидел на дне лодки, виноватый и жалкий.

Уставшие от тяжелого труда и бессонных ночей, люди радовались как дети, когда затор расчистили. Наконец-то река свободна, путь каравану открыт и плоты вольницей, самоплавом могут идти до самой Волги. Теперь можно и отдохнуть.

Артелью сели обедать. Плотогоны, расположившись кто где, аппетитно закусывали чуток попахивавшим мохом и осиновой корой лосиным мясом, поминая при этом добрым словом Непутевого.

Помолчали…

— Жисть как в сказке! — ударив рваной шапчонкой о колено, молвил Бесшабашный. — Надо же! Мясо на жареху само к котлопункту приплыло!

— Федору, Федору спасибо! — благодарил Черного Никанор Толстоухий.

— Знамо. Погиб бы лось, ежели не Федор. Затянуло бы под затор — амба! Каюк! Никаких вам закусей не пришлось бы, — гудел грузный Михапло Каласа.

Федор сидел смущенный, но счастливый, обласканный вниманием товарищей.

— У-у-у! Шельмец!.. — возмущался худой, длинный Степан Гусь, добросердечный тихий мужичок, не любивший никакого нарушения закона. — Кто же этот кровопивец? Кто? Его, сукина сына, повесить не грех! Вы п-посудите, — горячился он, слегка заикаясь, — заднюю ногу ж-животине н-напрочь перебил! Д-да я б-бы его… глотку б-бы ему перегрыз.

— Аль бы мы его порешили, ежели выходить можно было? — сказал смакующий лосиную косточку бригадир.