Николай Ловцов - Мир приключений, 1926 № 08

— Как неестественными? Можно сказать все, кроме этого. Господа, разве вы забыли, что фильмы с натуры? Ведь, это — мировая сенсация!

— Никакой сенсации, — холодно ответил дон Гнейпера.

Но третий спросил: — А правда?

— Какая правда? Кино, как театр, условность, а не правда. Так на экране не плачут, так на экране не дерутся и не терпят крушения. Падать надо эстетично, а не так, как эти девченки, и драться, не разбивая друг другу физиономий, — особенно женщинам.

— Я предлагаю, все же, — сказал третий член правления, — по крайней мере, назначить сверхурочные награды режиссеру и оператору, свертевшим их с опасностью жизни.

— К этому мы все присоединимся, — ответил второй: — Но фильмы следует уничтожить — и выполнить вновь.

— Я предложил бы, — сказал дон Гнейпера: — все же использовать для рекламы создавшееся положение. То есть выполнить новые фильмы с полным соблюдением морали и художественности так, чтобы матросы пускали детей и женщин в шлюпку, лейтенант вел себя героем, а банкир подлецом, — и затем эту новую съемку объявить снятою с натуры во время кораблекрушения нашими героическими операторами.

Это предложение было принято единогласно.

От сына батрачьего родился сын и назвали его Калистрат.

Когда Калистрат брыкался в люльке и орал истошным матом, отец ругал его на наречии уральских казаков:

— Риштратка!.. поштрели тя жаража в желучьту в горьку!

И пошел Калистрат по жизни не Калистратом, а Риштратом.

Шло время.

Из люльки Риштрат спустился на пол и пошел — сквозь холод, обернутый тряпками, с желанием кушать — голодный. Ветер родных степей лизал его и своими напевами воспитывал. Рос Риштрат, крепчал и вырос. Сделался он руководителем большого овечьего стада.

Ходил он по степям за своими подчиненными, хлестал кнутом провинившихся и корками от своего стола кормил послушных. Изучил Риштрат степь — свое царство, исшагал вдоль и поперек. Скучно стало ему, потянуло мыслями за грани, к городам неведомым, к людям невиданным.

Однажды он встретил Сиклету — девку с грудями, как резиновые мячи, и женился на ней.

Небо — крыша его дворца, заулыбалось, жаворонки запели громче, и веселей затряс сединами ковыль. Риштрат забыл про города неведомые и про людей невиданных.

Когда степь гудела бурей, а небо клубилось тучами, Риштрат вспоминал свою Сиклету, кутался плотней в рваный клеенчатый плащ и говорил:

— Незымай гудеть, она себе сила, а мы — себе…

Прожил бы Риштрат с своей силой до конца жизни, но пришла другая сила и заставила его задуматься.

Пришли сначала белые солдаты, потом красные пришли выгонять их.

Получилась война. Риштрат увидел пушки, автомобили, аэропланы, услышал всякий разговор.

— До чего только ум человеческий не дойдет! — удивлялся он.

Кончилась война и в поселке Риштрата появился Совет и изба с книгами. Риштрат не вытерпел и зашел. Дали ему там букварь, указали кое-что и иошел он за стадом, а в сумке спрятал букварь. В степи ходил и зубрил. — М-ы, мы… Н-е, не.

Овцы бежали в сторону… Риштрат обрывался и кричал:

— Арря! Арря! Оглашенные, куда вас несет!.. — И продолжал: — Р-а, ра, б-ы, бы, — улыбаясь читал: — мы не рабы.

Зимой Сиклета хлопала по бедрам и сокрушалась:

— Зачитается, истинный бог зачитается.

А Риштрат читал, читал и читал, до самой весны читал.

Весной Риштрат сидел «на стойле», голова его была забинтована грязной тряпкой, а левая рука висела на перевязи. Он говорил мне:

— Все чепуха… Лишнее… ум человека — все! Возьмем к примеру ераплан. Построил его ум человеческий и летит на нем кто? Человек! Не будь человека, с умом, и не лететь ераплану. Выходит что? Выходит, что человек своим умом тащит машину в двадцать или тридцать пудов. Тут-то, вот и чепуха, — он ткнул пальцем в землю. — На кой леший, скажите пожалуйста, цеплять ему на себя такую тяжесть? Человек весит четыре-пять пудов и, если он отбросит от себя ераплан, то без всякой канители в любое время дня и ночи может лететь не сто верст в час, а пятьсот или тышшу. Понял?

— Понял.

— Только есть тут одна закарюка. Я думаю, думаю и не могу додуматься. Надо найти пружину внутри у человека, чтобы действовать умом. Тут сила нужна, а она есть у каждого человека: есть ум, есть и сила, — он погрозил пальцем в пространство. — Я, ужо, погоди, не я буду, если не додумаюсь.

Хлопнув меня по плечу, он рассмеялся.

Вечером, воспользовавшись случаем, Сиклета зашептала мне:

— Уж ты, батюшка, поговори с ним. Зачитался, истинный бог зачитался. — Она глянула по сторонам. — Ты не верь ему, что он в погреб упал и сломал руку, это он с крыши хряснулся. Я, говорит, умом полечу. Залез на крышу, да и…

Вошел Риштрат, он благодушно погладил здоровой рукой бороду и подсел ко мне.

— Вот опять, возьмем радий, — начал он. — На кой леший всякие там вышки, провода, аппараты… Ничего не надо. В человеке лектричество есть? Есть. — Он постучал пальцем себе по лбу. — Вот один аппарат, а у вас, возьмем к примеру, другой. Иди в любое место и катай волны. Сам ты и мачта, и… и все. Да! Вот так-то… — Он зевнул, — пора спать!.. Мы еще… погоди!..

Прим. редакции. Лучшим послесловием к этому рассказу с натуры может служить на-днях помещенная в «Красной Газете» заметка: Радио-волны мозга.«Ин-том по изучению мозга заказан за границей аппарат итальянского ученого Фердинанда Кацамалли, служащий для исследования процесса передачи мысли на расстоянии. Аппарат этот представляет собою камеру, в которой помещается как исследователь, так и наблюдатель; в ней же находятся радиоприемники различной длины волны. Камера служит для изолирования приемников от внешних волн. Аппарат Кацамалли будет передан в лабораторию известного специалиста по радио, проф. А. А. Петровского. К изготовлению вспомогательных частей аппарата приступлено в Ленинграде».

Хайко — орочон. Хайко уже совсем старик, ему больше 70 лет. Но это ничего не значит: он еще силен и бодр. Правда, рыбу он не ловит, но зато ни у кого, ни у одного гольда и орочона нет столько ловушек, сколько их у старого Хайко.