Аркадий Фидлер - На суше и на море [1971]

— А по национальности вы кто?

— Чукчанка.

Все эти бойкие девушки родились в тех самых селениях, где еще недавно медведь почитался божеством, а самым уважаемым человеком был невежественный шаман.

Страшно вспомнить прошлое аборигенов. В конце XIX века А. П. Чехов писал, что они «никогда не умываются, так что даже этнографы затрудняются назвать настоящий цвет их лица, белье не моют, а меховая их одежда и обувь имеют такой вид, точно они содраны только что с дохлых собак». Чехову вторил дореволюционный исследователь Дальнего Востока Н. В. Слюнин: «На монотонном тоне истории охотско-камчатского края одно ясно вырисовывалось, что край этот постепенно клонился к упадку, Средства к жизни истощались, культура и образование не проникали сюда…»

На заре Советской власти, когда ленинская национальная политика только начинала свое триумфальное шествие, жители побережья — эвены писали в Москву: «Мы, тунгусы 22 родов, собрались на общую сходку-съезд, услышали доброе слово от больших начальников, присланных Советской властью Дальнего Востока. Мы узнали и поверили сейчас, что большие советские начальники — наши отцы и братья…»

Они не ошиблись, те «тунгусы 22 родов». Уже в 1923 году Дальневосточный революционный комитет принял постановление о полном государственном обеспечении школьников, живущих в интернатах, детей охотников и оленеводов. «Большие советские начальники» научили кочевников обрабатывать землю и выращивать овощи, разводить коров, свиней, лошадей. Научили пользоваться техникой в рыболовстве, оленеводстве и дали эту технику. Теперь рыбаки выходят на промысел далеко в море на своих колхозных сейнерах. Бывшие оленеводы-кочевники живут оседло, а кочуют со стадами лишь пастухи, поддерживающие радиосвязь с центральными усадьбами.

А дети этих пастухов учатся в институтах.

Прежде мне думалось, что в советских условиях, когда каждый может учиться, где ему хочется, распространение образования среди ранее отсталых народностей не такое уж сложное дело. Но оказывается, недостаточно лишь предоставить возможность, нужно еще и по-особому внимательно помогать. Ибо вековое отставание народа оставляет в психологии людей глубокий, труднопреодолимый след.

Девушки рассказывали, что некоторые из них первое время чувствовали себя неуютно в большом и шумном Хабаровске. Случалось, подолгу стояли на обочине дороги и ждали, когда пройдут все машины. А когда же они все пройдут?

И все же научиться ходить по улицам оказалось самым простым делом. Труднее им было войти в бойкую студенческую среду. И тут снова помогли терпеливые и внимательные воспитатели и преподаватели.

С 1949 года при Хабаровском медицинском институте существует отделение народов Севера. Это вроде подготовительного факультета, где будущие студенты, живя на полном государственном обеспечении, оканчивают среднюю школу, а заодно постепенно входят в необычный для них ритм городской жизни. Сейчас на этом отделении учатся представители 20 национальностей Севера и Дальнего Востока…

Я уплывал из Хабаровска рано утром на белой «Ракете». Амур растекался бесчисленными протоками меж низких, почти вровень с водой островов. Тянулись луга, ровные, как поля стадионов, желтели песчаные отмели. Кое-где поднимались невысокие стенки тальника, растущего, казалось, из самой воды. Иногда мелькал на берегу чистый осинничек, невольно вызывавший «грибные» ассоциации. Маячили над горизонтом синие сопки и вновь тонули в безбрежной равнине. И снова — протоки, протоки, как голубые лабиринты.

Мимо проплывали деревни. Оттуда, с барж-пристаней, махали нам белым флагом — нет, мол, пассажиров, и мы на скорости проносились мимо.

На этот раз я сидел в рулевой рубке, слушал рассказы речников.

— Топляки рубим крыльями, р-раз — и пополам. Хуже, когда бревно наискось войдет. Никакими силами его не вырвешь.

— Штормы тут часты. Волны по «Ракете» словно молотом бьют.

— Одна «Ракета» поднырнула под волну и воткнулась в дно. Капитан не растерялся, дал задний ход и выплыл на поверхность.

На мои недоверчивые взгляды речники усмехались, пожимали плечами: на Амуре чего только не бывает…

— А вон в той, Малышевекой, протоке писанцы есть на камнях. Нанайцы сказывают, будто разрисовали их, когда три солнца на небе светило и камни от жары размягчилиеь. Потом шаман два солнца сбил. Камни затвердели, и писанцы сохранились…

Стояли на берегах нанайские и русские села: Найхин — с длинным рядом лодок у берега, Джари — с его знаменитым утесом, на котором когда-то Хабаров заложил Ачанский острог, Славянка — на невысоком подмытом берегу… На пологом склоне показался центр Нанайского района — Троицкое с трехэтажными кирпичными домами, толчеей судов возле пристани, с высокой деревянной гостиницей у берега, окруженной стеной цветов. В Троицком мы с «ракетчиками» пообедали в небольшой опрятной столовой, прошлись по тихим тротуарам, обсаженным березками, мимо магазинных витрин, мимо распахнутых окон школы, зазывавшей звонком разбежавшихся по двору учеников-нанайцев. В тот день Дом культуры приглашал на танцы, центральный кинотеатр показывал «Туманность Андромеды»…

Но я пошел в райсовет и там со слов председателя исполкома товарища Лыскова записал в блокнот кое-что весьма примечательное. В районе более пятидесяти кинотеатров, домов культуры и клубов. Нет ни одного, даже самого отдаленного поселка, куда бы не дотянулись электролинии. В любом селении жители имеют возможность смотреть телевизионные передачи. А вызвать врача здесь теперь так же просто, как и в Хабаровске: крупные больницы и поликлиники имеются во всех селах, а в распоряжении врачей — и машины скорой помощи, и санитарная авиация.

Когда я впоследствии рассказывал об этом своим московским друзьям, они отмахивались: нашел, чем удивить. А вот аборигены не перестали удивляться счастливым изменениям. Они еще помнят время, когда под сатанинский грохот шаманских бубнов вымирали целые роды. Они не забывают, что за годы Советской власти численность малых народностей Дальнего Востока возросла в три раза…

Начиналось без надежд. В 1860 году крестьяне-переселенцы из Пермской губернии основали здесь село Пермское. А семь лет спустя капитан корпуса лесничих А. Ф. Будищев, исследовавший эти места, записал в дневнике: «Необширная береговая возвышенность… на вид кажется местностью, удобною для заселения, но ни по пространству своему, ни по качеству земли и положению с другими местностями не предвещает хорошей будущности».

Крестьяне охотились, рыбачили, кое-как сводили концы с концами. А куда было податься переселенцам? Бедовали там, где предписано. За семьдесят лет село не слишком разрослось. К началу тридцатых годов в нем было полсотни изб.