Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Дальше я представляю: на озере, на берегу которого стоит скит, нас встречают смехом. Перцов говорит: надо было предупредить, что вы умеете летать. А одна толстушка, похожая на восьмерку из басни Кривина (та, у которой были солидные родственники: 88, 888 и даже сановная 88888), просит: «И я хочу полететь!»

Я чуть не соглашаюсь. Она хорошая восьмерка не только по вертикали, но и по горизонтали. Словом, тоже цветок: две восьмерки крест-накрест. Но все-таки немножко толстый цветок…

Окончилась шутка воображения. И я действительно заглядываюсь на одну девушку.

В озере лежит погибшая береза. На стволе — студентка с падающими на лицо волосами и круглыми, как яблоки, плечами, похожая на веселого медвежонка.

Эта девушка внезапно напоминает мне мою большую, ископаемую, немодную любовь студенческих лет.

Та любовь сердилась, когда я ее называл медвежонком. И смеялась, когда я ей говорил, что вся моя душа в ней.

— Как это может быть? — спрашивала она. — Какие немодные признания! Я все о любви прочла — от Катулла до Ахмадулиной. Ископаемый язык! А надо теперь по-другому. Открыли нерв — стали говорить «она играет у него на нервах», открыли электричество — между влюбленными стали «пробегать искры». А ты? Что ты говоришь? Хочешь, я тебе спою, как надо?

И она пела:

Не знаю, может быть, она встретила парня с атомным лексиконом и радиоактивным взглядом или просто я ей не нравился, но теперь у нее уже есть дитя, и оно не мое.

А я с тех пор перестал ходить в зоопарк со своей маленькой племянницей: она меня всегда тянет к мишкам, а я не могу, мне становится грустно.

Ведь моя девушка немного походила на медвежонка.

Первые две недели уходят у меня на зоологию беспозвоночных. Все дни надо мной, как высший суд, звучит голос Свешникова.

— У вас наступил перелом к лучшему, но вот здесь не очень ясно. У этого морского паучка плохо развита кровеносная система, и ее функции выполняет пищеварительная. У него пища переваривается в конечностях.

«Как так? Значит, кишечник в лапках? — поражаюсь я. И мир начинает мне казаться еще мудреней, чем у научных фантастов. — Видно, все, что способен придумать мозг, Вселенная давно перепробовала, ибо Существует и комбинирует вечно?»

— Танцуйте ото рта, — наставляет преподаватель следующего. — Рисовать надо, рассуждая логически, что и куда идет.

А я все еще не свожу изумленных глаз со своего остроумного паучка. Тело его мало, а конечности вместительны, огромны, значит, все ловко, правильно сконструировано! Нет в жизни безвыходных положений!

В сущности беспозвоночные столь же далеки от пас, позвоночных, и не менее интересны и странны, чем какой-либо обитатель космоса.

Среди наших землян тоже есть «марсиане». Для путешествия к ним надо взять пипеткой каплю морской воды, перенести ее — круглую, как планета! — на предметное стекло микроскопа, а сверху положить покровное стеклышко с пластилиновыми прокладками по уголкам, чтобы не раздавить население.

Я вижу какого-то медвежонка величиной с миллиметр, только у него больше, чем надо, толстых лап с коготками. Вижу два черных глаза. Вижу медленное шевеленье. Это тихоходка, открытая еще Левенгуком. Где только она не живет! — в высокогорных озерах, в море, во мхах, в пресной и соленой воде, в Арктике и Антарктике, на экваторе. Она может выдержать абсолютный нуль. Ее очень долго нужно кипятить, чтобы погибла. Не заметно, чтоб она боялась лучей рентгена и ядов. Ну чем не пришелец из других миров? Всего-навсего земной житель…

Я мог бы еще многому удивляться, но колесо месяца вращается, оно проходит 180°, и мне пора прощаться с зоологами. За это время Костя, донской казак, успел сделать маленькое открытие, найдя некое существо, не попавшее в определитель Гаевского, которое все у нас теперь зовут «казакус».

Наше Изящество, тоненькая девушка, счастливая своей миловидностью, тоже проявила талант не только в области кокетничания. На стене лаборатории висит ее прекрасная зарисовка морского ангела. О, этот моллюск действительно ангел! Он плавает, взмахивая крылышками, а его ярко-оранжевый мозг рдеет в прозрачнейшем теле, словно костяника в хрустальной ампуле. Даже Тран Бай, искусный рисовальщик, не смог посоперничать со студенткой.

Золотоволосая Лера сама придумала тему небольшого исследования. Муха и толстушка, похожая на восьмерку, немало знают (их родители биологи) и много рассказали мне о животных. Но все же, как ни хорошо с «беспозвоночниками», подошло время эмбриологии.

И вот в моем рабочем альбоме появляются новые рисунки: зарождаются и развиваются существа.

Какой-нибудь прозрачный шарик вдруг решает заменить бога и сотворить новую жизнь, и он делится на два, на четыре, на восемь шариков, становится похож на недозрелую ежевику, и тогда невольно приходит на ум, что все мы начинались с такой ежевики.

— Вот уж чего прошу не делать, так это сравнивать таким образом, — возражает Наталья Вартановна, руководитель практикума. — Хоть вы и правы насчет ежевики. Но человеческие дети — это нечто особенное, а здесь личинки!

Что ж, я молчу, понимая чувства матери, хотя и кандидата наук. Наталья Вартановна и сама — нечто особенное. Волосы у нее черные, глаза много светлее волос, а кожа лица совсем матовая, как бывает у блондинок. В ее медлительной, мягкой красоте таится стремительность баскетболистки. Ее прозрачные, как радуга, глаза ворожат: рисунки студентов под ее взглядом делаются тоньше, сам карандаш старается, тянет руку за собой. А если Наталья Вартановна взглянет в окно — за окном живо стихает ветер, хлопнувший форточкой, чтобы привлечь ее внимание.

Ее коллега Леня Усов, углубленный в свою работу над докторской, не забывает опекать Наталью Вартановну. Случается, что на ее столе таинственно возникает букет из нежных цветов морошки, лучатся звездочки седмичника, желтеет примулка, несмело розовеют мохнатые, словно кавказские панамы, вахты.

У Лени кроткое и скованное лицо, которое он носит осторожно, как чашу с водой, носки ботинок загнуты вверх, походка — будто он ступает на мох. И потому Наталья Вартановна в глаза ласково подшучивает над ним. Но зато за глаза утверждает, что он талантлив и скоро научный мир заговорит о нем.

Их часто навещает преподаватель Галина Юрьевна. Как взглянешь на нее — все кажется, что в ее голове скрыты одни строгие мысли. Она будет вести физиологию, вскрывать звезд, асцидий, приспосабливать писчик к медузе, ждать приезда своих студентов и переживать, что не успеет подготовиться. Очень строго она спрашивает: не мог бы я ей помочь, и я, невольно поддаваясь ее гипнозу, хмуро отвечаю, что с радостью.