Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Некоторые парни с наших курсов сбежали, не выдержав испытания, и в поисках более легкой работы навсегда распрощались с топографией.

Потом два года работы у Полярного круга, в Эвенкии. Я не жалел, что выбрал топографию своей специальностью. Мне но душе бесконечные кочевья, жизнь наедине с суровой, почти первобытной природой…

Стук хлопнувшей двери прервал мои мысли. На крыльцо вышел все тот же пилот.

— Надень, потом спасибо скажешь. — Он бросил мне под ноги пару довольно старых собачьих унтов.

— У вас наверху холодно, что ли?

— Сейчас узнаешь. Переобувайся по-быстрому и полетим.

Он терпеливо ждал, пока я переобуюсь. Потом мы спустились по крутой деревянной лестнице на расчищенную от снега широкую взлетную полосу.

Коротко разбежавшись, самолет круто полез вверх. Я впервые летел на таком маленьком открытом самолетике. Он весь шевелился в набегающем от винта воздушном потоке, упрямо взбираясь на невидимые горы, продираясь сквозь неподатливую упругость воздуха. Иногда он, как будто не выдержав напряжения, куда-то проваливался, и тогда у меня внутри страшно и сладко замирало.

Мы летели над Нижней Тунгуской. Под крылом плавно изгибалась широкая река с крутыми залесенными склонами. Среди пепельно-серой лиственничной тайги темно-зелеными, почти черными, пятнами выделялись пихтачи и ельники. Хорошо просматривались плоские, с обрывистыми каменистыми краями вершины столовых гор. Это остатки древнего Средне-Сибирского плато. Сколько тысячелетий потребовалось природе, чтобы сгладить эти горы, разрушив и превратив в песок толщи сибирских траппов и древних изверженных пород!

Ощущение полета вызывало радостную приподнятость. Хотелось кричать, петь и вообще как-то проявлять себя. Я затянул пиратскую песню про бочонок рома, но перереветь мотор никак не удавалось. Время от времени я тер нос и, шевеля пальцами ног, с благодарностью посматривал на широкую спину пилота: на высоте порядочный морозец.

Незаметно прошло два часа.

Внизу показалась вытянутая вдоль реки вырубка. На высокой речной террасе виднелся ряд домишек. Летчик обернулся и что-то прокричал. По шевелящимся губам угадывалось: «Кислокан» — так здесь называли факторию Амо.

Пилот, накренив машину, сделал круг над поселком. Хорошо просматривались рубленые дома. Из почерневших труб тянулся прозрачный дымок. Повеяло домашним уютом, захотелось в тепло. Пилоту, очевидно, тоже, потому что он резко вывел самолет из виража и, толкнув ручку управления от себя, пошел на посадку.

Самолет запрыгал по плохо расчищенному льду и остановился около редкой линии красных флажков, ограничивающих взлетную полосу.

Мы вылезли на плоскость крыла и, соскочив на лед, затоптались, восстанавливая кровообращение. А навстречу нам по зернистому весеннему снегу спешили люди.

Я издали узнавал знакомые лица.

Первым шел наш астроном Санька Гарин — маленький, толстый, шустрый. Он быстро перебирал ногами, не успевая проваливаться, и казалось, что по снегу катится колобок.

У Петра Хромова шапка лихо сдвинута на затылок, буйный чуб свисает на глаза. Несмотря на свои шестнадцать лет, Хромов занимал в моем штате сложное положение, совмещая несколько профессий. По ходу дела ему приходилось бывать реечником-пикетажистом, поваром, охотником, рыбаком. А в штатном расписании он именовался старшим рабочим. Впрочем, младших у нас не было.

Володя Шухов занимал у Гарина такое же положение.

Петр и Володя шли рядом, стараясь не поднимать ног. Снег со стеклянным шорохом сыпался в стороны, а за пими оставались четыре одинаковые дорожки. Следом шел незнакомый мне щупленький мужичок с запечатанным мешком на плече — связист.

Мы радостно тискали друг другу руки.

— Здорово, ребята! Как тут у вас?

— В порядке. Ждем оленей. На днях уходим.

— А живете где?

— Колхоз дал хату. В ней и мерзнем.

— Ничего, парни молодые, не пропадете.

Пока мы шутили, пилот обменялся со связистом мешками с почтой и полез в самолет.

— Мне пора. Надо засветло вернуться в Туру.

— Счастливого полета. Унты пришлю следующим рейсом.

— Ладно. Давай от винта.

Самолет затарахтел и развернулся против ветра. Летчик махнул рукой, газанул, и через несколько минут машина, едва не зацепив плоскостями за вершины деревьев, скрылась за лесом.

— Больше не хочу. — Я отодвинул от себя эмалированную кружку в три четверти литра. — Теперь можно в кочсовет [4] Кочсовет (кочевой Совет) — местный орган Советской власти в Эвенкийском национальном округе. сходить.

На самом высоком месте вырубки подле плотной зубчатой стены леса виднелся большой дом с красным флажком на крыше.

Дом был с двумя отдельными входами. Слева висела дощечка с надписью: «Амовский кочевой совет», справа вывеска побольше и поярче: «Правление колхоза». Я поднялся на высокое крыльцо.

В просторной, но низковатой комнате с длинными лавками вдоль стен два стола. За одним сидела девушка: большие раскосые миндалины глаз, широкие густые брови, маленький рот. Пышные волосы казались взбитыми. Она подняла голову и улыбнулась. Настоящая красавица. Мать — якутка, отец — русский, узнал я после.

За другим столом сидел эвенк лет сорока пяти с резкими чертами лица. На нем простой хлопчатобумажный рабочий костюм.

Я подошел к столу.

— Здравствуйте. Давайте знакомиться. Владимир Зимов, топограф, буду вести топографическую съемку в ваших краях. Вот мои документы.

— Комбагир Алексей, председатель кочевой Совет. — Он встал, и мою руку, отмякшую за зиму на чистенькой городской работе с бумажками, крепко сжала мозолистая, сильная рука таежного человека.

— Наша секретарь Совета, — представил он девушку.

Она встала, улыбнулась еще раз, блеснув ровными зубками.

— Зоя Иванова. — Голос ее прозвенел, как ксилофон.

Комбагир долго и внимательно читал мои документы, шевеля при этом губами, потом протянул их мне и сказал:

— Значит, карта делай будешь. — По-русски он говорил довольно сносно, но, как и все эвенки, не признавал ни спряжений, ни склонений.

— Да. Мне нужен оленевод и олени. Помогите, пожалуйста, получить их в колхозе.

— Помогай надо, — согласился он. — Олень-то колхоз много. Однако каюр нет. Все тайга ходи, мех сдавай надо. План. — И он многозначительно поднял палец. Разговор входил в привычное русло. Людей на севере не хватало всегда…

В правлении колхоза никого не было, и я отправился домой.

Просторную избу разделяла дощатая перегородка. По углам лежали груды нашего снаряжения. За колченогим столом Гарин и Шухов играли в подкидного дурака.

Я ушел на другую половину, отыскал свой спальный мешок, раскатал его на полу и улегся.