Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Я лежал на кровати, и мысли у меня были тревожные и беспокойные. Меня лихорадило от всех этих дум.

Я встал, оделся и вышел на причал, чтобы развеяться. Послеобеденный зной еще не спал, и все вокруг дышало жаром. Казалось, что пакгаузы в доке вот-вот расплавятся и потекут. Я прошел мимо причальных построек, потом поднялся чуть в гору, где находился бар. Хотелось выпить что-нибудь прохладительное.

Здесь было не так жарко. Вентиляторы, приглушенно жужжа, с силой гнали прохладный воздух. В этот послеобеденный час в баре пусто. Одинокий мужчина сидел за стойкой и пил безалкогольное пиво, низко склонив голову над стаканом. Когда я спросил у бармена бутылку кока-колы, он поднял голову, и я увидел на его лице красно-сизый широкий рубец. Мужчина некоторое время пристально смотрел на меня из-под сдвинутых бровей.

— Вы не разделите со мной компанию? — наконец спросил он.

— С удовольствием.

Я взял бутылку и стакан и подсел к нему. Он снова пристально посмотрел на меня, так что мне стало не по себе.

— В чем дело? — спросил я довольно нелюбезно.

— Скажите, вы не русский?!

— Русский. Как вы догадались?

— Об этом нетрудно догадаться, когда слышишь речь человека, — проговорил он на чистом русском языке. — У русских долго остается характерный акцент. Прежде чем от него избавиться, нужно пуд соли съесть.

— Значит, вы тоже русский! — воскликнул я удивленно. — Рад, что мы встретились. Вы даже не представляете, как приятно встретить земляка на чужбине.

— Не все встречи бывают приятными.

— Почему? Разве вам не приятно посидеть и поговорить с русским?

— Не со всяким русским, — сказал мой собеседник, подчеркивая каждое слово.

— Зачем же тогда вы заговорили со мной?

— Просто захотелось что-нибудь узнать о России.

— Вот видите! Я и сам уже столько скитаюсь по морям, что стал забывать родной язык. Понимаете, что это такое?

— Еще бы, — сказал он, кивнув головой. — С тех пор как я покинул Россию, столько произошло… А, черт возьми! — Он сделал резкий жест. — Если уж откровенно, я сейчас и думаю-то по-английски. На чужом языке думаю! Это я-то, кто всю жизнь хотел преподавать русский язык.

— Вы учитель?

— Был учителем. А теперь никто. Тут замкнутый круг, из которого уже никогда не выбраться. Теперь я работаю тут, в доке. Выполняю самую трудоемкую и низкооплачиваемую работу. Я просто-напросто счищаю ржавчину с якорных цепей. Вы моряк, вы знаете, что это такое — сдирать ржавчину!

Я знал это. Моему собеседнику, который назвался Гуровым, видимо, пришлось очень тяжело. Он говорил, раздражаясь все сильнее, так что бармен несколько раз посмотрел на нас с любопытством.

— Как вы сюда попали? — спросил я, хотя уже начал догадываться об этом.

— Как все! — резко ответил Гуров. Он налил себе пива и выпил залпом. Потом снова наполнил стакан и посмотрел на меня. — Как все, — повторил он, — кто навсегда потерял свою родину, кто выброшен за пределы своей земли, как дохлый котенок, кто сейчас сидит в чужих барах и пьет это противное пиво. Разве это не горько?

— А почему бы вам не вернуться в Россию? — воскликнут я. — Говорят, эмигрантам сейчас объявили амнистию и многие возвращаются.

— Это невозможно, — вздохнул Гуров, вздрагивая.

— Почему?

— Потому что той России, которая мне нужна, уже нет. Нет моей России. Ее продали. Да, да, продали. Продали жидам, всяким чертям, там сейчас хаос.

— Но там же остался наш народ, ваш, мой народ!

— Хотелось бы мне знать, кто это он, ваш народ? — спросил Гуров.

— Ну, — смешался я на мгновение, — русский народ!

Гуров зло рассмеялся.

— Царь тоже был русский!

— Но мы-то не цари!

Я думал, что он опять засмеется, но он опустил голову и сидел так несколько минут, глядя в стакан с пивом.

— Да, мы не цари, — сказал он наконец. — Царей с трона скидывает народ. И народ всегда останется на своей земле, что бы с ней ни случилось. Вы правы в этом.

— Так возвращайтесь назад, пока не поздно.

Гуров поднял голову:

— Вы это серьезно?

— Да, — сказал я твердо. — Я как раз думал об этом последнее время. Теперь я возвращаюсь на родину. Едемте вместе.

Я заметил, как при моих словах у Гурова дернулась щека со шрамом.

— Вы воевали? — спросил он.

Я покачал головой.

— Нет, не воевал. Ушел в море из Владивостока, когда узнал, что меня хотят мобилизовать. Не захотелось подставлять себя под пули за то дело, которое мне не по нутру. Мой отец рабочий.

— А я был в дивизии Каппеля, хотя тоже не из богатой семьи, — сказал Гуров тихо. Он коснулся пальцами шрама на своей щеке. — Вот зарубка, память о том времени. Ее не сотрешь. Теперь вы понимаете, почему мне нельзя вернуться назад?

Я молчал. Мне было тяжело смотреть на этого человека. На его долю остались лишь мучительные воспоминания. Но он был совсем не похож на тех белогвардейских офицеров, которых мне приходилось встречать в Шанхае. Тех офицеров я ненавидел, а Гурова мне было просто жаль, и я ничем не мог ему помочь.

Прошло еще несколько дней. Вопрос о будущем для меня был почти решен, хотя это не принесло мне успокоения.

Как-то вечером в мою каюту постучался бой.

— Молодая леди хочет вас видеть.

— Зови, — сказал я как можно спокойнее.

Я никак не ожидал, что она придет ко мне, хотя почему-то все время надеялся на это. Я подошел к иллюминатору и стая глядеть на берег, очертания которого уже смазывались сумерками. Когда дверь отворилась, я остался в той же позе. Флоренс разглядывала меня, ее дыхание было прерывистым.

— Винс…

Я мгновенно обернулся. Она все еще стояла у порога, и вид у нее был такой беспомощный, что сжалось сердце. Я взял девушку за руку и посадил на стул. Она посмотрела на меня, вытягивая шею, и глаза у нее были странные, печальные.

— Винс, почему ты не приходил?

— Я не мог.

— Целую неделю, всю неделю не мог?

— Да, Флоре.

Она чуточку помолчала. Потом сказала тихо, еле шевеля губами:

— А я вот, видишь, пришла…

— Это очень хорошо, очень хорошо! — вырвалось у меня.

— А ты придешь к нам?

— Я больше не могу бывать у вас после того, что сказала твоя мать.

— Винс, пойми, я не могу без тебя, ну просто не могу. Я так ждала тебя, а ты все не приходил, и я не могла найти себе места. Я вся измучилась. Ты не смеешься, Винс?

— Нет.

— Я никогда не думала, что со мной может быть такое. Но ты ведь любишь меня? Скажи правду, любишь?

— Очень.

— Винс, поцелуй меня.

Мне было хорошо с ней, и я любил ее так сильно, что у меня кружилась голова, когда мы целовались. Как я мог целую неделю прожить без нее? Я был глуп, когда думал, что позабуду ее.