Джером Биксби - На суше и на море [1970]

— Везли их, как тех баронов, — продолжал Филимонов, — пассажирским поездом. В клетках, конечно. Довезли быстро, за трое суток. Выгрузили на Хаджохе, погнали на Кишу. Одна самка, Волна по кличке, сбежала. Восемь дней искали. Еле нашли. Поместили их в загоне. Ну, кормили концентратами, пасли, как коров. Первым делом они обглодали кору с жердей на ограде. Думали мы поначалу — от большой прожорливости, а потом объяснил нам зоотехник, что кора их любимое лакомство… Хватили мы с ними горя, как началась война и немцы пришли на Кавказ. Они же совсем рядом были. И бомбили. Мы уж под Новый год старались от загонки до кордона не ходить, чтобы следов не оставлять: на свежем снегу следы хорошо видны, а фашисты, как увидят с воздуха, что на кордоне есть движение, так и бомбят. Зубров отогнали в лес, повыше, чтобы на глаза не попадались немцам, если они на кордон придут. Сберегли. От тех первых и пошло стадо, сейчас уже пятьсот голов по горам ходит, из загонок выпустили, на воле путешествуют.

— На людей не нападают? — спросил Андрей Аверьянович.

— Бывает — бросаются, только редко. Местные привыкли к ним, знают, как обращаться. Они когда и в загонках жили, тоже не очень мирные были. Пустим на выпас, одичают — и кидаются. Так мы первые в них палки бросаем, они и уходят.

— Браконьеры их не трогают?

— Бывает, что и трогают. Браконьеры, они отца родного не пожалеют.

Сделав такое заключение, Филимонов умолк, и разговорить его еще раз не удалось. Вскоре он ушел спать. Прохоров отправился посмотреть лошадей. Ровно горел костер, вокруг была глубокая горная тишина. Ночное небо с крупными яркими звездами казалось близким, горы вокруг лежали черными глыбами, одинокий костер, выхвативший из мрака маленький зыбкий круг, словно бы затерялся в бесконечности мироздания и летел в космосе по неведомой орбите, среди звезд, над глыбами немых, неподвижных гор.

Андрей Аверьянович, которому пришли в голову эти космические сравнения, по обыкновению, усмехнулся над собой, подумав, что городского жителя на природе почему-то тянет на всякие мудрствования, он делается высокопарным и сентиментальным. Сказав об этом Валентину Федоровичу, он спросил:

— А вам что приходит в голову возле этого костра под звездным небом?

— Я ведь тоже городской житель, — ответил директор заповедника, — так что и мне не чужды романтические сравнения. Ночь в этих горах, разговор о зубрах, которые, как известно, современники мамонтов, могут увести мысли очень далеко и высоко. Но сейчас я думаю о другом. Кто такие браконьеры? Это ведь не какая-то определенными границами очерченная группа правонарушителей. Если б так, с ними легко было бы справиться. Помните, когда мы вышли от Кушелевичей, я произнес тираду о негодяях, из-за которых страдают порядочные люди, и о том, что мы с ними, с негодяями, церемонимся и миндальничаем? А вы этак легонько щелкнули меня по носу, заметив, что не на всякий лобовой вопрос можно дать определенный ответ.

— Ну, положим, я говорил не о лобовых вопросах.

— Смысл один и тот же. Я вспоминаю об этом к тому, что хочу сказать — вы были ближе к истине.

— Если вопрос ставится так…

— Не говорю, что вы во всем правы, не обольщайтесь. Так вот, вернемся к нашим браконьерам. Есть среди них отпетые люди, которые по нерадению милиции разгуливают на свободе. Но ведь есть и такие, что работают, живут, как все, а ружьишком балуются в свободное, так сказать, время. У них живуча привычка считать природу собственной кладовой, из которой можно брать все, что ты способен взять. По их понятиям, лес ничего не стоит, потому что сам вырос, никто его не сажал, живущий в том лесу зверь тоже ничейный, никто его не растил, не поил и не кормил. Запреты? Есть люди, которые полагают, что на то они и существуют, чтобы их обходить. Мы свои запреты плохо подкрепляем пропагандой и воспитанием. Вот в чем беда. И тут уж я ближе к истине. Никакие запреты не помогут, если мы с малых лет не привьем детям любви к родной природе, сознательного к ней отношения.

— То есть гражданских чувств в самых изначальных и вместе с тем необходимых, фундаментальных проявлениях.

— Совершенно верно. В этом смысле мать Моргуна несет ответственность безо всяких скидок.

— Несет, конечно, — согласился Андрей Аверьянович, — но ее самое не воспитывали, вот беда. Круг ответственных лиц, таким образом, расширяется до размеров полной безответственности. И опять мы вернулись к вопросу: «Кто виноват?»

Помолчали. Валентин Федорович пошевелил палкой нагоревшие в костре малиновые угольки.

— А еще о чем вы думали, сидя у такого располагающего к высоким думам костра? — спросил Андрей Аверьянович, явно предлагая переменить тему разговора.

— О вас, — ответил Валентин Федорович.

— Обо мне? Что же вы обо мне думали, если не секрет?

— Умеете вы разговаривать с людьми. Филимонов наш — молчун, из него слова надо клещами вытягивать, а сегодня разговорился.

— Не столько разговаривать, сколько слушать, — сказал Андрей Аверьянович. — Это профессиональное. Адвокаты, как раньше попы, выслушивают множество исповедей. Чтобы добраться до сути дела, надо слушать терпеливо и заинтересованно.

— Пожалуй, — согласился Валентин Федорович. — Умение слушать — дар божий. Насколько бы легче жилось, если б мы умели друг друга слушать, внимательно и заинтересованно.

— Теперь и я вижу, что вы городской человек, — усмехнулся Андрей Аверьянович, — и на природе вас кидает на мудрствование, — Он встал и потянулся до хруста в костях. — А не пора ли нам на сеновал?

— Пора, — согласился Валентин Федорович. — Завтра вставать чуть свет.

И снова лошади шли по узкой тропе, которая на этот раз полого уходила вниз. Мерно покачивалась впереди широкая спина Прохорова, перечеркнутая наискось двустволкой. Приклад ее торчал над плечом объездчика, стволы смотрели в придорожный кустарник.

Тропа вышла из леса, и глазам всадников открылась ужасная картина: широкая низина загромождена была камнями и мертвым лесом. Будто сказочное чудовище высунулось из-за горы и дунуло со страшной силой вниз, сорвав со склона и лес, и почву до матерой скалы. Перемешалось все, переломалось и завалило низину так, что ни проехать ни пройти. Остатки деревьев, как поверженные богатыри, валялись друг на друге, вздымая окостеневшие руки-ветви. Мертво и глухо было в этой долине, в которую и зверь не забегал, и птица не залетала.

— Лавина, — пояснил Валентин Федорович, — во-он с той высоты сорвалась несколько лет назад.

Они спешились и повели лошадей в поводу, пробираясь подобием тропки, пробитой в этом хаотическом нагромождении камней и мертвых стволов. Шли долго, осторожно перелезая через поваленные деревья, уклоняясь от острых сучьев, следя, чтобы лошади не оступились, не выкололи глаз. Кони нервничали, пугливо косили глазами, вскидывали головы.