Джером Биксби - На суше и на море [1970]

Доктор вытащил из-за окна промерзшую рыбу и начал обстругивать ее, как палку, на листок бумаги, а потом открыл банку красного соуса и вторую — с огурцами.

Василий Иваныч налил по пол стакана доктору и себе и посмотрел на инженера с преувеличенным состраданием, но тот с невозмутимым видом читал письмо.

Василий Иваныч и сам почти не пил, но иногда для удобства общения изображал из себя этакого рубаху-парня, который и выпить не дурак. И еще он хотел выговориться в кругу своих людей. чтобы потом от постоянного «воздержания» не потянуло болтать в обществе подчиненных: сегодня сболтнул лишнее, завтра, а там тебя и слушаться не будут.

После принятия первой стопки он почувствовал в мыслях легкость необыкновенную и сказал «сдержанно» те слова, которые давно уже сложились в его уме и затвердились почти наизусть:

— Направо пойдешь — будешь богат. Налево — женат. Прямо — погибнешь. Пойду-ка я прямо. А если б тот парень на распутье не пошел прямо, то и сказки не получилось бы. Давайте выпьем за безрассудство!

Доктор удивленно поднял голову и посмотрел на Василия Иваныча даже несколько презрительно. Это Василий Иваныч почувствовал по тому, как он бесцеремонно рассматривал его щеки. Как рекламную картинку «Пейте томатный сок!»

Доктор поймал в банке огурец и, покачав головой, захрустел.

Он был лет тридцати, но уже старый полярник. Это чувствовалось по той простоте обращения, которая в большой компании обычно выдает человека умного, а на Севере — еще и битого.

— А какие здесь достопримечательности? — спросил Василий Иваныч, чувствуя, что его несет по кочкам.

— Никаких, — сказал доктор.

— Я тоже, как вышел из самолета — снег, лед и небо, обесцвеченное снегом и само белое. Взгляду зацепиться не за что.

Доктор снова посмотрел на Василия Иваныча недоуменно.

— Впрочем, есть обелиск на острове Дальнем, — сказал он, — тем, кто его открыл.

— Да-да, — вспомнил Василий Иваныч, — я видел что-то высокое и темное на островке, который рядом. Так это и есть обелиск?

Крупное лицо доктора оживилось.

Двери распахнулись, и кто-то залепленный снегом из темноты коридора сказал:

— Вадим Петрович, у Бахарева плохо с сердцем. Вездеход здесь.

Доктор надел кямчи — меховые носки, торбаса и меховую рубашку: он предпочитал одежду северных народностей, настолько мудро придуманную, что в ней даже европеец выживет.

Сверху он надел меховую куртку с капюшоном и, налив себе еще полстакана, выпил, поймал в банке огурец и вышел, похрустывая огурцом.

На улице мело. Стекла толсто намерзли, и на щелях рамы — ледяные валики.

Инженер все читал свое письмо и, не глядя, загребал строганину и, запрокидывая голову, высыпал ее в рот.

— Не сладко, наверное, сейчас доктору, — сказал Василий Иваныч. Инженер засмеялся.

— Ты что?

— Читаю письмо. Забавно. Послушай, — сказал он. — «Я прочитал в немецком журнале за август месяц: «Стремянку опрокинуло снежной бурей, но людей из персонала аэропорта не опрокинешь. Они работают при температуре минус сорок и считают свою жизнь вполне нормальной». Это подпись под фото, где два технаря волокут на себе шарманку для запуска двигателей. Все даю в своем, возможно неточном, переводе. Передай привет всем нашим «героям-полярникам», «которые очень уважают летчиков. Они доставляют им почту, медикаменты, пищу и спасение заблудившимся». Это из подписи к другой фотографии…»

— Непонятно, зачем там обелиск? Ведь остров-то необитаемый…

Инженер пожал плечами.

— А что, если я схожу как-нибудь туда?

— Сходите, — сказал инженер, укладывая письмо в конверт, — но лучше с кем-нибудь. И возьмите с собой карабин. У доктора под койкой.

— Зачем?

— На всякий случай. И за Дальний не ходите. Льдину может оторвать и унести в океан. Сам понимаешь, Арктика.

Инженер никак не мог привыкнуть называть Василия Иваныча на «ты» хотя был почти его ровесником.

Василий Иваныч навел на столе порядок и лег спать.

Доктор вернулся к утру с посеревшим от бессонной ночи лицом. но слегка взвинченный и довольный.

— Страшная штука — Арктика, — сказал он инженеру как будто с восторгом, — иногда неприятно оказаться с ней с глазу на глаз.

Он свалился на койку и тут же захрапел.

Мороз был около тридцати пяти. Василий Иваныч рвался в бой, но, когда узнал, что в так называемой смене всего-навсего два техника, ему сделалось не по себе.

На аэродром шли инженер, Василий Иваныч и «смена» — два техника, уже знакомый Иван Пилюта и бородач — значит, южанин.

Над горизонтом висело сразу три солнца, окруженных радужными кругами, но от этого не делалось теплее.

Василий Иваныч молчал, чтобы оставить себе, как он думал, большую свободу действий, а техники и инженер дружески болтали.

И вдруг один за одним приземлились сразу три самолета: два «поршня», то есть поршневых, и один турбовинтовой — «АН-12». Техники и инженер побежали их встречать.

Василий Иваныч не спеша подошел к самолету «АН-12» с озабоченным видом. Он этот самолет знал совсем неплохо, но сейчас почувствовал, что работать придется самому, своими руками, а это значит, нужно крутить гайки на морозе, а не сидя в кабине, запускать моторы и слушать, как они работают. И его охватил страх.

Инженер тем временем подкатил высокую стремянку к мотору. Самолет возвышался громадой, и «поршня» казались рядом с ним детишками.

Инженер, как бы желая показать Василию Иванычу, что здесь нужно не делать озабоченное лицо, а работать, полез на стремянку открывать капот, и вид у него сделался жалким: наверное, он не знал, как это делается. Василий Иваныч стоял внизу. Он тоже ни разу за свою жизнь не открыл капота своими руками. Когда он в Москве брался за стремянку, непременно какой-нибудь услужливый техник подбегал и говорил: «Василий Иваныч, дайте я!»

И Василин Иваныч великодушно уступал. «Открой капотики», — говорил он, и техник лихо открывал капоты.

А теперь он стоял на земле, а инженер мучился, кряхтел, и у него не получалось. Василий Иваныч чувствовал, что ему нужно было бы самому залезть на стремянку и лихо открыть капот, но он боялся, что это получится не совсем лихо.

Наконец инженер открыл и судорожно сунул руки в рукавицы, торчащие раструбами из карманов куртки.

Василий Иваныч знал, что нужно делать. Он сотни раз видел, как снимают моторные фильтры и сотни раз составлял технические акты по всем правилам, но сам ни разу не снял ни одного фильтра. В этом не было нужды. Он занимался «мозговой» работой.

— Открытый ключ на девятнадцать, — сказал Василий Иваныч, пытаясь подражать ухваткам технарей-асов, и, взяв протянутый инженером ключ и пассатижи, бодро залез по стремянке вверх. Высоко! И стремянку этот инженер поставил плохо: качается. Того и гляди посыплешься вниз с высоты около пяти метров.