Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

Вопрос был задан явно для проформы, так как даже экспедиционной собаке было ясно, что снимать мы обязательно будем.

— Все уже готовы, скоро пойдем! Становитесь на точки! — Такое решение было несколько неожиданным, но в глубине души все были ему рады, хотелось скорее закончить путь, да и простреленная нога девушки вызывала беспокойство. Мы молниеносно одеваемся, берем камеры и идем на точки. Они уже давно выбраны. На верхней, у входа в порог, становится Марат. Он скрыт от меня скалой, чтобы случайно не влезть в кадр. Его задача снимать плот на верхнем, открытом участке и схватить момент, когда, подхваченный главной струей, он меняет скорость и, как по команде, бросается в объятие порога, скрываясь в его ревущей круговерти.

Я занимаю место в середине порога, там, где он достигает наибольшей ярости и силы. Придется делать панораму больше чем на 180°. Поймав плот в кадр, когда он еще совсем маленький появляется среди камней и стремительно приближается к камере, погружаясь в воду, накрывающую ребят с головой и снова вырываясь из пучины, я должен сопровождать его камерой как бы на параллельном курсе.

Устанавливаю штатив ненадежнее, в щели между камнями, прямо в ревущие волны. Для себя нахожу камень, позволяющий, стоя за камерой, повернуться на 200°, провожая плот, без особого риска очутиться в воде. Несколько раз проверяю подключение аккумулятора, работу мотора, диафрагму. Репетирую панораму. Прикидываю ориентиры для композиции. И жду появления плота. Никакого сигнала не будет.

Несмотря на многолетнюю практику, всегда волнуешься при ожидании неповторимого кадра. Если событие застает врасплох, обычно остаешься спокойным. Тут действуешь автоматически, стараясь подробнее запечатлеть происходящее. Потом сам удивляешься четкости и быстроте действий. Но ждать событие, которое нельзя повторить, всегда волнительно. Операторам известно ощущение вины, когда видишь кадр с «обрубленным» концом или началом. И если даже тебя поздравляют с удачей, глядя на экран, думаешь про себя: «Эх, шляпа! Проворонил начало!» И так приятно видеть, что каким-то профессиональным чутьем угадал нужный момент и включил камеру за секунду до него.

На этот раз ждать было особенно трудно. Стоя на камне, я не мог ни присесть, ни отойти. Смотрю на часы. Ребята опаздывают всего на несколько минут. Уговариваю себя, что это вполне естественно, что обязательно должны появиться какие-то неожиданные задержки, непредвиденные препятствия. Но время тянется мучительно медленно. Напрасно до ряби в глазах всматриваюсь в пляску волн. Рев порога то усиливается угрожающе, то затихает, уносимый ветром. Начинает накрапывать дождь.

И вот наконец-то!

Пока еще плот так далеко, что снимать не стоит. На экране его не разглядишь!

Но через несколько мгновений я уже вижу на зеркале обтюратора, как в пене порога появляется и исчезает растущий на глазах плот. Включаю мотор и берусь за панорамную ручку. Теперь только бы не опоздать с панорамой. Плот приближается со страшной скоростью. Она на этом пороге достигает километров тридцати в час. Вот я уже вижу четкие движения экипажа, выполняющего команды лоцмана. Вижу его рот, выкрикивающий что-то. Интересно, слышат ли его ребята? Серьезные, напряженные лица. Вот плот поравнялся со мной, ныряет. Одно мгновение мы как будто несемся рядом. Потом плот всплывает и начинает удаляться. Волны опять накрывают его. Вот он уже совсем далеко, и вдруг среди пены и волн я вижу… человеческую голову. Это так страшно и неожиданно, что, не выключая мотора, я отрываюсь на мгновение от камеры, чтобы лучше рассмотреть, не камень ли это, не померещилось ли мне? И ясно вижу Толю, высоко вынырнувшего из воды, со спокойным, невероятно спокойным лицом оглядывающегося вокруг.

Вот он пытается поймать гребь, проплывающую неподалеку от него. Промахнулся, не схватил… Тогда, приподнявшись над водой еще раз и осмотревшись, он решает плыть к левому берегу. Я все это ясно вижу, как в каком-то страшном приключенческом фильме. Через секунду он уже скрывается за скалой налево. Только тогда я выключаю мотор и бегу по берегу, через скалу. За нею улов, лодка, ребята.

Задыхаясь, добираюсь до гребня скалы.

Передо мною, далеко внизу, раскинулся улов. Вода в нем кажется густой и неподвижной. По свинцово-серой поверхности воды плывет маленькая черная фигурка Толи. К нему изо всех сил спешат двое ребят в долбленке.

Вдруг Толя ныряет! Зачел!? Разве он не понимает, что самое главное сейчас— сохранить дыхание?! Но вот он вынырнул и… ныряет снова. Мысль о трагедии еще далека, я так ясно вижу его мужественное, совершенно спокойное лицо, там на пороге.

И только когда он еще раз уходит под воду, понимаю, что произошло непоправимое.

Я вижу, как ныряет с долбленки Игорь, но не успевает подхватить тело Толи, и оно навсегда исчезает в свинцовой воде. Игорь ныряет еще и еще, но течение тянет его вниз. Прилагая огромные усилия, Олег втаскивает Игоря в лодку.

Я медленно бреду к лагерю, где собрались наши ребята, окруженные гостями. Горе становится общим. Все ощутимее происшедшее несчастье, его непоправимость, его трагическая нелепость.

Неужели ничего нельзя сделать?

Но сколько ни искали Толю, его так и не нашли. Позже специальная экспедиция обшарила реку, все ее притоки и рукава. На следующую весну — еще раз. Но Казыр так и не отдал свою жертву.

Мы до сих пор не знаем истинной причины гибели Толи. Может быть, его ударило о камень? Может, свела судорога от долгого пребывания в холодной воде или не выдержало сердце?

Через два дня мы поставили ему памятник у выхода из жестокого порога Базыбай. На скале высекли имя, годы короткой жизни и эмблему Толиного клуба — гордую птицу буревестник.

Когда я теперь стараюсь осмыслить, как мы могли потерять Толю, многое становится понятным. Это было именно то «наибольшее стечение наименее благоприятных обстоятельств», о котором говорит известный писатель и ученый Иван Антонович Ефремов. Трагическое событие могло бы не произойти, если бы не целый ряд маленьких, на первый взгляд совершенно незначительных, ошибок.

Самоуверенность, пренебрежение опасностью, ненужная лихость — не лучшие свойства характера в трудном походе.

У нас были спасательные жилеты, которые мы так ни разу и не надели. Они валялись под ногами на плоту, мешая работать. Не проще ли было их надеть?

Греби всегда закреплялись сверху деревянными дугами, чтобы они не могли выскочить из гнезда. И как раз на Базыбае их отвязали, так как все веревки понадобились при снятии Малыша со скалы. Именно поэтому гребь выскочила, и Толя не смог за нее ухватиться.

И наконец, разве мы не принимали мудрого решения спустить плот без людей, а не идти на нем?