Джеральд Даррелл - На суше и на море [1972]

Рассказ

Рис. И. Шипулина

Стоял невыносимо жаркий июль. Пылили дороги. Сохли на корню травы. Мелели реки. Горели леса.

В воздухе остро пахло гарью. Голубовато-серая тонкая дымовая завеса вот уже много дней скрывала солнце. Лесные дали утонули в легком белесо-сизом мареве.

Нас пока миновало ото тяжкое бедствие. Но мы с часу на час готовились вступить в единоборство с приближающейся к нам разбушевавшейся огненной стихией.

В конторе лесничества, на лесных кордонах, на пожарных наблюдательных вышках круглосуточно дежурили люди. Бензовоз с запасом воды стоял наготове. Мы уже много раз проверили и опробовали мотопомпы. С раннего утра до позднего вечера, неизвестно в который раз, трактора перепахивали и без того уже рыхлые противопожарные лесные полосы.

Мы жили как на фронте. В постоянном нервном напряжении. Мало спали. Почти не ели. Лишь пили, как диабетики, ведрами холодную ключевую воду. Осунулись от беспрестанных забот и тревог, стали угрюмы, молчаливы.

Но, как говорят в народе, беда всегда приходит не с той стороны, откуда больше всего ее ждешь. Как-то ранним утром с дальнего кордона прибежал ко мне встревоженный лесник Василий Сухоросов и бессильно опустился на широкую ступеньку крыльца:

— Беда, Петр Иваныч!..

— Пожар, что ли? — кричу я. А у самого от волнения язык к нёбу присох.

А тот сидит, опустив глаза, молчит, только неровно и часто дышит, как загнанная лошадь.

Наконец, дрожащей рукой достал он из кармана полинявшего френча помятую спичечную коробку и дал мне. В коробке кишмя кишели зеленые, с продольными желтовато-белыми полосками молодые гусеницы сосновой пяденицы.

Я их сразу узнал, потому что уже имел дело с этими отвратительными ползучими тварями. Пожалуй, даже лесной пожар, все пожирающий огненный смерч, менее опасен, чем эта вреднейшая саранча. Она заражает насаждения на многие годы, губит лучшие сосняки, пихтачи и ельники.

Эта большеголовая грозная тварь своей разрушительной силой уступает разве только сибирскому шелкопряду.

Я все это знал и потому не на шутку встревожился неожиданным сообщением лесника. Эффективных мер борьбы с этим губительным лесным паразитом, кроме химических, пока нет. Правда, с целью профилактики лесники каждую осень после первых заморозков вручную сгребали лесную подстилку в небольшие кучи. Ранней весной рыхлили ее граблями, мотыгами, лопатами, чтобы птицы поедали куколок пяденицы. Но это, видимо, не дало ожидаемого результата.

— Где обнаружил? — спросил я Сухоросова, еще надеясь услышать, что очаг заражения невелик по площади, что его, может быть, удастся быстро ликвидировать.

— За Кокшагой! — виновато молвил лесник, будто появление этой заразы дело его рук. — От самого Аргамача до урочища Сухое Горло все сосняки поражены, — пояснил он уже более определенно и безнадежно махнул костлявой рукой.

В этом безвольном жесте лесника было все: и сознание безнадежности положения, и горькое отчаяние, и запоздалое раскаяние, что проглядели беду, а теперь уже слишком поздно.

Я схватился за голову. Ведь это же лучшие сосняки района! Знаменитые брусничниковые боры пойменных террас. Единственное урочище лесхоза, где запас древесины на гектаре превышал пятьсот кубометров! Да какой древесины! Авиационной и корабельной сосны!

Бывая там, я всегда невольно думал: «А не здесь ли великий пейзажист Иван Шишкин писал свою «Корабельную рощу»?»

Голова, шла кругом. Надо было что-то делать, как-то спасать ценнейшие леса. Лучше всего, конечно, было бы прибегнуть к химическим методам борьбы. Вызвать самолет и обработать весь лесной массив гексахлораном. Это быстро, дешево, надежно, если тут же не выпадут дожди.

Но рядом, в пойме Кокшаги и ее притока Витьюмки, в самом цвете бескрайние липовые леса. А в них с давних пор многочисленные пасеки колхозов, основной прибылью которых были доходы от обильных медосборов. Июль — самый медовый месяц в здешних краях!

Обработать же урочище гексахлораном — значит погубить все трудолюбивое пчелиное царство. Этого сделать я не мог. И вот теперь мучительно ломал голову: как быть?