Андрей Анисимов - Клуб Любителей Фантастики, 2017 [Компиляция]

Этот Большой Сосуд был настоящей сокровищницей. В нём содержались все воспоминания всех живших когда-либо обитателей Общины Нолжети, вся её многотысячелетняя история, а следовательно, где-то среди них — и те, что относились к моменту её возникновения. Община Нолжетн считалась самой старой на планете, стало быть была родоначальницей всех остальных Общин. И именно в Большом Сосуде этой Общины хранились сведения о том, как здесь, в этом невероятном мире силикатных и органосиликатных форм, зародилась цивилизация… Это был главный интригующий вопрос.

Община Нолжети, как и все другие, также являлась одной из растительных форм местной жизни, смесь органики и неорганики, которую высаживали, а потом поддерживали её существование, скармливая ей кучу всякой всячины, для чего и ловили иитов, добывали роторные камни, электретные сланцы и прочее. Всё это огромное, словно выдутое из цветного стекла, уходящее глубоко под землю строение, было этаким местным эквивалентом дерева, которое, в свою очередь, давало обитавшим в нём аборигенам всё, что им было необходимо. Это был взаимовыгодный симбиотический союз, но тут имелась одна любопытная закавыка. Местные не рождались в привычном понятии этого слова, не носили в себе плод, не откладывали яиц, не размножались почкованием, они просто вырастали, и взращивало их именно древо Общины. Закономерен вопрос: что же было вначале — Община или аборигены. Курица или яйцо. Ведь без своих обитателей Общине не вырасти и не выжить, а те, вообще, никогда не появились бы на свет, если б не она.

Может Общины и сами разумны? И, исходя из своих потребностей, первая из них когда-то попросту создала себе слуг?

Сысоев мотнул головой. Какой смысл строить предположения. Ответ рядом, вот он, на расстоянии нескольких метров, но как его получить. Снова попытать счастья с Хранителем. Нет уж, лучше самому… Сысоев поднял шлем и покрутил его в руках, осматривая. Отождествитель, который состряпали ему парни из группы технической поддержки, работал, в принципе, неплохо, но то, что он считывал, было воспоминаниями отдельных индивидуумов. Так, «выдаивая» из Большого Сосуда по капле, он мог «капать» ещё сто лет. Нужно было черпануть, и черпануть как можно больше зараз.

Хранитель, между тем, завершил обряд и вернул мозг умершего обратно в чашу, а чашу — пришедшим. Заполучив обратно погребальную чашу вместе с содержимым, те удалились, также молча, как и вошли.

— Ты не ответил, — проговорил Хаттма, снова возвращаясь к человеку.

— Нет, спасибо, — рассеянно проговорил Сысоев, вертя шлем и кусая в задумчивости губы.

Видя, что его гость не расположен к общению, Хранитель незаметно исчез. Сысоев ещё раз осмотрел шлем, потом взгляд его скользнул по Большому Сосуду, остановившись на прикреплённом там датчике. Датчик находился в одной из активных точек, где можно было «переливать из сосуда в сосуд» выражаясь терминологией Хранителя. За прошедшие дни и недели он перепробовал чуть ли не все эти точки, но всегда по одной. А что если задействовать сразу несколько?

Несколько секунд он обдумывал эту идею, а затем взялся за дело. Вытряхнув из рюкзака весь запас резервных датчиков, он поналепил их по всей поверхности Сосуда и принялся настраивать шлем, синхронизируя всю систему. Завершив это дело, он нацепил шлем на голову и, весьма смутно представляя, что его ждёт, включил питание.

Сысоева хватились только к вечеру когда он оказался единственным, кто не вернулся в лагерь. Искать долго его не пришлось: скрюченная фигура этнографа лежала там же, где он и работал всё это время — возле Большого Сосуда. Он уже начал остывать и коченеть, и прибежавшему на вызов экспедиционному врачу оставалось только констатировать смерть.

— Мёртв, — глухо проговорил врач. — Часа три-четыре, как минимум.

Он осторожно снял с Сысоева шлем и потянулся к своему чемоданчику.

— А причина? — спросил координатор экспедиции. — Не мог же он просто так вот взять и умереть.

— Наружных повреждений не видно, — проговорил врач, водя над Сысоевым медицинским сканером. — Внутренних… также. Это всё, что я пока могу сказать.

— Не удивлюсь, если это дело рук местных, — прошипел один из техников. — Не иначе Игорь наткнулся на что-то такое… Спросите-ка Хаттму. Этот чёрт наверняка что-то знает. Координатор оглядел толпу сбежавшихся сюда людей, отыскивая Голованова.

— Борис, где Хранитель?

— Должен быть здесь.

— Тащи его сюда.

Хранитель сидел в одном из многочисленных тёмных закоулков своего Хранилища, погружённый в некое подобие полудрёмы — единственный у местных способ замедлить процесс наполнения мозга. Выйдя на зов Голованова, он едва взглянул на Сысоева и сразу же переместился к Большому Сосуду. Обойдя его сферу он вдруг прижался к ней своей уродливой шишковатой головой и замер, точно прислушиваясь к чему-то.

— Он здесь, — сообщил Хаттма через несколько минут. — Он перетёк в Большой Сосуд. Весь, без остатка.

— Ты хочешь сказать, — скорчив недоверчивую гримасу сказал Голованов, — что вместо переливания из Большого Сосуда получилось наоборот? И перелилось само его сознание?

— Да. — Хаттма показал на прилепленные к Сосуду датчики. — Я знаю, что это такое. Так нельзя. Слишком много сразу. Опасно.

— Почему ты тогда ничего ему не сказал?

— Я не знал. Я не видел. Он сказал — помощь не нужна. Я не настаивал.

— А вернуть? — спросил координатор. — Его можно вернуть?

— Нет. То, что вливается в Большой Сосуд, уже не возвращается обратно. Только память…

Координатор опустил голову, беспомощно глядя на лежащего перед ним товарища.

— Только память…

Его словно ослепило вспышкой света, и он сразу оказался в сотне разных мест, раздробившись на множество иных сущностей, независимых друг от друга, однако связанных чем-то… Она чувствовалась, эта удивительная связь: то был какой-то особый ритм, в котором бились все эти многочисленные, ставшие внезапно его, жизни. Но текли они, эти жизни, как-то странно. Длинная череда событий, которые наполняли их, делилась на множество отрывочных кусков, каждый из которых сменялся другим, однако не последующим, а наоборот — предыдущим. После очередного куска, витка чьего-то бытия, неожиданно начинался тот, что предшествовал ему затем предыдущий этому и так далее. Он точно смотрел кино, которое смонтировал сумасшедший: сначала финальные сцены, потом эпизод за эпизодом, к началу. Но внутри самих этих эпизодов всё шло как положено: дождь лил сверху вниз, а не наоборот, как на пущенной задом наперёд плёнке, за броском молниебоя шёл разряд, и всё остальное также. Когда эта череда сцен заканчивалась тьмой небытия несуществующего, не выросшего ещё индивида, его место занимали воспоминания другого, появившегося раньше. И их количество не уменьшалось.