Герман Малиничев - На суше и на море 1966

Он поднял хрустальный бокал и слегка поклонился хозяйке.

— Теперь возбудитель чумы известен и сражаться с нею куда легче. А припомните, как беспомощны были хотя бы флорентийцы в XIV веке, когда их стала косить «черная смерть»! Одни служили молебны, постригались в монахи, раздавали свое имущество, другие ждали помощи от небесных светил, третьи искали спасения в воздержании и чистоте, а иные — в безудержном разгуле. В те годы Европа потеряла от чумы около двадцати пяти миллионов человек — четверть своего населения.

— Я не читаю медицинских книг, — улыбнулась леди Строгльборн.

— О, без сомнения, миледи, — в свою очередь усмехнулся Сегре, — но чуму 1348 года поразительно точно описал Боккаччо на первых же страницах «Декамерона».

— Ах да, верно… Вот видите, как устроена память человеческая: веселые истории мы помним, ужасные забываем…

— Забываем? — переспросил врач. На его лицо набежала какая-то тень. — Да, стараемся по крайней мере… Но вот один случай из своей жизни я так и не могу забыть.

— Вам… трудно будет его рассказать? — спросила леди Строгльборн, вспомнив слова мужа о «личной трагедии» Сегре.

Сегре взглянул на нее. В темных глазах женщины, прекрасной и в сорок пять лет, он увидел не любопытство, а участие…

— Я никогда об этом никому не рассказывал, — задумчиво промолвил он. — Это была государственная тайна. Однако прошло столько времени, что все запреты потеряли силу. Если вы не боитесь, что я вам испорчу вечер, я готов…

Перешли на другую веранду, где их ждали ликеры и кофе. Жером Сегре начал:

— Это случилось в Париже в 1889 году, в первый день открытия всемирной выставки.

— О! — воскликнули, переглянувшись, оба слушателя.

Сегре остановился.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал Строгльборн.

— В Париж съезжались толпы людей из всех уголков Франции и разных стран мира. Говорят, что выставку посетило не менее пяти миллионов французов и полтора миллиона иностранцев. Сам я земляк Эйфеля, уроженец Дижона, и Париж для меня чужой. В нем я жил, когда был студентом медицинской школы. Лет за пять до всемирной выставки я попал на Мадагаскар как врач французской военной экспедиции. Насколько знаю, опустошительных эпидемий никогда на Мадагаскаре не случалось. Среди местных племен бывали вспышки оспы, но во французских войсках я имел дело главным образом с малярией. Только раз пришлось столкнуться с чумой, занесенной в туземные кварталы Таматавы индийскими купцами… Вас не утомляют эти подробности?

— Нет, нет! Вы ведь обычно так мало о себе рассказываете, — ответил лорд Строгльборн.

— Из Тананаривы я посылал статьи в медицинские журналы Парижа. На них обратил внимание Пастер. Когда ему в 1888 году удалось создать свой институт, он пригласил меня туда на работу. В Париже я поселился на улице Сент-Оноре. Помимо занятий в Пастеровском институте, у меня образовалась и небольшая частная практика, впрочем довольно случайная: меня приглашали владельцы отелей на Вандомской площади, когда хворал кто-нибудь из постояльцев…

Сегре отпил глоток ликера.

— И вот однажды утром — это было в понедельник 6 мая — меня позвали к одной даме, накануне прибывшей из Марселя, а в сущности из более дальних краев — через Бомбей из Калькутты. Дверь отворила смуглая очаровательная девушка с большими миндалевидными глазами — служанка больной дамы.

Леди Строгльборн выпрямилась и тревожно сцепила тонкие пальцы обеих рук.

— Дама жаловалась на головную боль. Температура у нее была высокая, голова кружилась, язык в белых налетах. Говорила она много, но невнятно. Служанка расстегнула ее пеньюар, я приложил стетоскоп к груди и придержал при этом левую руку больной, которой она все время беспокойно шевелила. Дама вскрикнула. Спрашиваю: «Больно? Где больно?» — «Тут, под мышкой». Я посмотрел, и, сознаюсь, у меня мурашки побежали по спине: под мышкой выделялось утолщение размером с крупный боб, и кожа вокруг него была багрово-синей…

— Что же это было? — глухо спросила леди Строгльборн.

— Бубонная чума. Я не мог ошибиться.

— Почему не могли? В то время, кажется, нигде не было чумных эпидемий, — нервно бросил лорд Строгльборн.

— Да, верно. Эпидемия в Гонконге вспыхнула много позже. Но ведь эпидемиям предшествуют отдельные случаи. Дама прибыла пакетботом из Индии. На корабле всегда есть крысы, на крысах блохи, зараженные блохи кусают людей — и чумной яд делает свое дело. Не было известий об эпидемии — не было и карантина в Марселе.

— Дальше, пожалуйста, дальше, — торопливо перебила его леди Строгльборн.

— А дальше передо мной во весь рост встал кошмар моего открытия. Представьте себе, что разносится слух: чума в Париже! Что было бы с населением да и с сотнями тысяч людей, которые сюда съехались? Что сталось бы с выставкой? Какая невообразимая паника, всеобщее бегство, крах всего, к чему так долго готовились! По инструкции я обязан был известить об этом лично министра внутренних дел. Овладев собой, я сказал: «Мадам, вы серьезно больны, вас необходимо поместить в лечебницу. Не тревожьтесь, все будет хорошо». В сущности я не лгал. Смертность от бубонной чумы в отличие от легочной не абсолютная: выздороветь — сорок шансов из ста. Дама ничего не ответила: у нее уже начинался бред. Чума не медлит со своими жертвами, она пожирает их стремительно. «Мадемуазель, — обратился я к смуглой девушке, — оденьте вашу госпожу, приготовьтесь сами, а я пока вызову медицинскую карету».

Немного помедлив, Сегре продолжал:

— Я кинулся к телефону. Министра, конечно, у себя не оказалось. К счастью, я говорил с расторопным малым: узнав, что обнаружена болезнь номер два (опасные эпидемические болезни зашифрованы номерами), он срочно послал курьера на выставку. Там во время одного из перерывов в церемониале министр сообщил страшную новость президенту республики и префекту полиции. Эти три человека приняли чрезвычайное решение. Больную со служанкой вывезли за город и поместили в уединенном шале. Служащих гостиницы, имевших дело с дамой, удалили. В книге записей приезжающих страницу с именем дамы и ее спутниц уничтожили и заменили другой. Табличку с номером комнаты, где была больная, переставили на дверь соседней комнаты и туда водворили двух агентов полиции. Покои больной дезинфицировали и наглухо заперли. Шторы, ковры, обивка мебели — все это было содрано, увезено и сожжено. По счастью, гостиница днем опустела, все пошли на выставку, а кроме того, все делалось осторожно, тихо, и даже старшие служащие гостиницы не догадывались об истинной причине возникшей суеты. Тревожило то, что у зачумленной дамы была дочь, которая с утра ушла на выставку и вот-вот могла появиться. В вестибюле оставили дежурить полицейского врача и двух санитаров. Они получили предписание увезти девушку в изолятор, как только она вернется, если потребуется, то силой. Карета ждала ее у бокового входа в гостиницу.