Жорж Блон - На суше и на море 1965

Надпись сделана по-английски под портретом господина в смокинге, упитанное сияющее лицо которого должно было убедительно свидетельствовать о божьей благодати. Переписал я ее в доме даяка-каучуковода Ледека Джумалина в кампунге Варукин. Эта бойкая реклама католического проповедника была единственным украшением дощатых стен скромного жилища.

Ледек рассказал, как он поддался на уговоры самоуверенного Робертса и даже стал иногда посещать маленькую церковь в соседнем кампунге. Очень уж ему хотелось стать счастливым! Но когда умерла мать, старый даяк не дерзнул нарушить обычаи предков. Он вырезал из пальмы незамысловатую фигурку (которая должна была изображать мать), поставил ее на могиле, потом заколол единственную корову, предварительно семь раз обведя ее на веревке вокруг фигурки, а коровью челюсть повесил на дереве. Тоже для счастья.

Ни бог Робертса, ни духи предков не принесли счастья в дом Джумалина. Все его достояние заключалось в каучуковых деревьях, а они одряхлели, и мало в них осталось соков.

Разговор на минуту прерывается, хозяин выходит из дому и возвращается с большой дыней, как нам кажется сначала. Но это не дыня, а нанка — плод одного из видов хлебного дерева, и не просто нанка, а нанка сусу, как сказал хозяин, то есть молочная. Он ловко разрубает парангом желтый плод на длинные доли, и в это время мы замечаем на его плечах странные коричневые бугры.

— Что это? Болезнь?

— Мозоли.

Ледек молча приносит со двора плоскую бамбуковую палку длиной метра полтора и кладет ее на плечо. Все ясно. Это коромысло. С его помощью здешние крестьяне носят латекс и листы сырого каучука за много километров с плантации в кампунг и из дома на рынок.

— А нельзя ли посмотреть плантацию? — просим мы, покончив с нанкой, очень вкусным и действительно отдаленно напоминающим дыню плодом. Ледек с сомнением качает головой: жара, а идти надо несколько километров, номы настаиваем, и он соглашается.

Идем по единственной улице кампунга. Кампунг — маленький, десятка полтора деревянных или тростниковых домиков. Как и в других кампунгах, которые мы видели на острове, окна домов не застеклены, нет даже рам, окна закрывают ставнями или просто завешивают во время дождя циновкой. Циновки заменяют и двери.

На задах деревни нет привычных для нас огородов с грядками, но зато можно сорвать банан или нанку или попросить парнишку слазить на пальму за кокосом и отведать его освежающей жидкости. Небольшие коричневые орешки, прилепившиеся к ветке, словно лягушечья икра на водоросли, — это кофе. Даже знакомая кукуруза кажется здесь экзотическим растением.

Километрах в двух от деревни мы по одному перебираемся через быструю мутную речушку по висячему мосту, если только можно назвать мостом хлипкое и шаткое сооружение из трех бамбуковых шестов, связанных вместе и прикрепленных к деревьям веревками из лиан. Дальше узкая тропка, пересекая полянки, поросшие высокой травой, ведет нас через густые кустарники к странному светло-серому лесу. Это гевеи. Кровь этих деревьев — латекс, каучук.

На тропке мы встречаем девушек, которые несут на коромыслах прямоугольные фаянсовые чашки с латексом. Увидев нас, девушки сходят с тропки, уступая дорогу. Я вскидываю фотоаппарат, но едва успеваю сделать один снимок, как на мое плечо ложится жесткая ладонь Ледека:

— Не нужно. Наши девушки не любят этого…

Мне приходится убрать камеру.

Толстые и высокие деревья на плантации Ледека почти до самых корней испещрены шрамами, надрезами, по которым в чашечки, сделанные из половинок кокосового ореха, стенает молоко каучука.

Даже не сведущему в каучуководстве человеку ясно, что плантация старая, что из деревьев выжимаются последние соки. Здесь уже с трудом можно угадать былую строгость рядов, так густо заросли кустарником и травой междурядья. Невеселая картина запустения.

Ледек и другие крестьяне получили плантации, когда их отобрали у голландцев. На реплантацию, то есть замену старых деревьев новыми, молодыми, у крестьян недостает средств да и опыта научного разведения гевеи не хватает. Кроме того, пока дерево начнет давать сок, надо ждать лет пять-восемь, а чем жить?

Первичная обработка каучука ведется примитивно, кустарными способами, и это резко снижает ценность сырого каучука. Мы не раз наблюдали, как прямо на земле деревянными скалками-катками раскатывается латекс в листы, словно тесто для лапши, а потом развешивается на специальные жерди и просто на заборы для просушки. Такие резиновые холсты попадаются часто, но с каждым годом их количество уменьшается и будет уменьшаться до тех пор, пока здесь не организуют крупных государственных или кооперативных хозяйств. А сейчас многие крестьяне бросают ставший невыгодным промысел и начинают заниматься сельским хозяйством.

Почти в каждой деревне Восточного Калимантана крестьяне собирают черепашьи яйца, и провинция даже продает около миллиона яиц за границу. Промысел этот довольно любопытен.

Черепахи кладут яйца в ямку и закапывают их. Чтобы ямку не отыскали охотники за черепашьими яйцами, они делают множество ложных ямок. Но разве перехитришь человека! Местные жители обходят места предполагаемой кладки и, протыкая остро заточенной палкой, как щупом миноискателя, подряд все ямки, по запаху находят нужную.

Нередко крестьяне имеют своих «знакомых», придворных, что ли, черепах, которые поселяются неподалеку от жилья. С такими черепахами, разумеется, поддерживаются самые добрососедские отношения, и гнезда их не разоряют даже мальчишки.

Как ни щедра здесь природа, как ни много различных плодов, а населению нужен рис, тот самый рис, которым питаются жители большинства островов Индонезии. Двадцать пять тысяч тонн риса в год надо ввозить, чтобы едва-едва удовлетворить потребности провинции. А не проще ли выращивать его здесь?

Индонезийское правительство вплотную занимается этой чрезвычайно важной проблемой.

Когда мы подъезжали к Танджунгу и газик вскарабкался на одну из бесчисленных горок, попадавшихся по дороге, перед нами открылась удивительная картина: справа и слева золотились спелые хлеба, вдали, почти у самого горизонта, виднелась темная полоска леса. Пустить бы тут несколько комбайнов, поставить высоковольтные мачты, и будет Подмосковье, а не экватор.

— Что это?

— Аланг-аланг.

Минут через десять мы увидели черные клубы дыма.

— Пожар!

— Нет, это жгут аланг-аланг.

Позднее мы немного поподробнее узнали, что такое аланг-аланг. Как ни нарядно выглядит эта трава высотой до полутора метров, она оказалась самым главным врагом местных землепашцев. Очень жесткая, с сильной корневой системой, фантастически плодовитая, она буквально сгоняет крестьян с их участков. Отвоюет даяк себе колоссальным трудом с помощью огня и мотыги участочек, засеет его и зорко следит за аланг-алангом. Чуть опоздал с прополкой — все надо начинать сначала, снова корчевать, именно корчевать траву. До последнего времени побеждал нередко аланг-аланг. Он даже джунгли стал теснить. Но вот приехали с тракторами советские и чехословацкие специалисты, и зловредному сорняку пришлось нехотя отступать. Тракторный плуг не мотыга.