Жорж Блон - На суше и на море 1965

Пришла с нивелиром Нина. Очень старательная, послушная и тихая.

Карабанов вдруг подумал, что в отряде, как на подбор, дерьмовый народ — грызутся между собой, все, кроме Валерки, работают как лошади, а за себя постоять не умеют.

— Пошли, что ли? — сказала Нина.

Назаров посмотрел вокруг, сел на валун и неторопливо разулся. Шумел вверху на перекате Айрык, а здесь была глубокая заводь, и в ней зеленоватая, как расплавленное стекло, вода. Острогранные глыбы лежали на дне.

Назаров глубоко вздохнул и закрыл глаза. Очень хотелось искупаться, но он сейчас же подумал, что вода ледяная и можно схватить воспаление легких. Этого только и не хватало.

Он еще раз вздохнул и раскрыл полевую сумку. За последнюю неделю скопилось много дел, вот поэтому-то он сегодня и ушел подальше от лагеря. Нужно сделать кое-какие записи, подвести итоги.

Было душно, и Назаров подумал, что к вечеру наверняка соберется гроза.

Он развернул карту и начал водить по ней пальцем. Извивалась синяя жила Айрыка, и там, где горы были закрашены в густо-коричневый цвет, становилась тоненькой, а потом и совсем пропадала у белых пятен ледников.

Назаров отыскал на карте место, где стоял лагерь. До истоков оставалось совсем мало, а значит, и работе скоро конец. Все по плану.

Большим пальцем он измерил расстояние до ледников. Всего двадцать пять километров. И он вдруг решил, что нужно просто послать в верховья Карабанова: парень он смекалистый, составит описание, измерит несколько расходов, и делу конец. А кто будет знать, что работ там не выполняли? Весь состав отряда временный. Получат расчет, разъедутся…

Назаров отложил бумаги в сторону и задумался.

Последнее время люди стали раздражительными. Это и понятно, все устали. Нужно быть помягче. Сегодня огрызнулся Карабанов. А ведь всегда был спокойным, уравновешенным… Плохо дело. И посылать его в верховья одного нельзя, нельзя по технике безопасности. Не хватало только, чтобы в конце сезона случилась неприятность.

Скоро будет город, длинная тихая зима, и за это время он обработает весь материал, собранный за лето, а к весне положит на стол отчет и… диссертацию. Пора уже. На висках бобровая седина, а все в рядовых.

Назаров поднялся с валуна и, осторожно ступая по горячей гальке, пошел к обрыву. На пути лежали стволы наносника и тихо потрескивали, прокаленные насквозь солнцем. Он остановился и долго слушал мелодичный звон. Дома у него есть старые пластинки с цыганскими песнями. Там гитара звенит вот так же. Хорошо! А Карабанова надо подготовить к маршруту… И с ним Боева. Верховья и они могут «сделать»… Самое важное — устье и среднее течение. Люди устали…

Диссертацию весной он положит, это уже без всяких, Ни у кого нет данных по суточному ходу летних температур воды и воздуха. А у него есть… Недаром потрачено лето. Все поработали как следует… И перерасхода по смете нет. Лишних людей не брал. Сумел заставить тех, кто есть… За срочную работу благодарность… Нужно уметь заставить людей работать… Они все могут… Только уметь заставить… Самое главное…

С обрыва свисали тяжелые лозы малины в дымчатых ягодах, и Назаров, осторожно приподнимая их, стал выбирать самые спелые.

Высыпая в рот пригоршню чуть придавленных ягод, он блаженно щурил глаза и, совсем как мальчишка, облизывал пальцы и ладони.

На обрыве вдруг зашевелились кусты. Назаров вздрогнул. Он быстро вытер руки о штанины, и лицо его приняло обычное постное выражение.

Из кустов высунулась острая мордочка с угольным носом. То был барсук. Назаров с минуту наблюдал за ним, потом шикнул, и зверек, треща кустами, исчез.

Назаров посмотрел на часы. Нужно было идти в лагерь. Он вернулся к валуну и стал собирать бумаги.

Взял в руки потрепанную общую тетрадь и записал: «Отчитал Карабанова за отсутствие трудовой дисциплины…» Потом сложил бумаги в сумку, обулся и зашагал привычной твердой походкой в сторону лагеря.

Они спустились к реке. Пахло шиповником, теплыми смородиновыми ягодами, и на душе было тоскливо, сильно захотелось, чтобы скорее кончился полевой сезон. Почему-то не в радость была в этом году работа.

Карабанов подумал, как приедет из экспедиции, возьмет путевку в дом отдыха. И если там все осталось по-прежнему, то будут танцы с сумерек до полуночи, подберется хорошая компания. Можно будет валяться на мягкой постели, курить хорошие папиросы, читать книги и думать о пустяках. Раз в году такое можно себе позволить.

— Ты не расстраивайся, — сочувственно сказала Нина, — Серафим Иванович быстро отходит.

Карабанов искоса посмотрел на нее. Нина всегда говорит, что Назаров самый справедливый, самый умный.

Карабанов представил, как присядет она сейчас на ящичек от нивелира и старательно округлыми буквами начнет заполнять журнал и будет просить, чтобы он чаще покачивал рейку. «Потому что отчеты тогда будут точнее». Назаров пообещал ей аспирантуру. Старательным и послушным улыбается жизнь.

— Ничего ты не понимаешь, — морщась, сказал он.

В конце узкой просеки, прорубленной еще вчера, был забит колышек, а дальше стояли дремучие кусты и среди них резные и тонкие молодые елочки.

Карабанов снял рубаху. Просеку надо было тянуть как раз до них. Он поплевал на ладони, глубоко вздохнул и привычно, не сильно замахиваясь, врубился в чащу.

Кусты качались, пружинили, не хотели сдаваться, и Карабанов, крепко сжав зубы, вдруг подумал, что больше всего на свете он любил работать, и именно так, чтобы двигался и вздрагивал каждый мускул, чтоб падали на лоб влажные пряди, горело лицо. И чтоб никто не путался под ногами, не портил жизнь.

Через час он бросил топор и сел на кучу срубленных кустов. Было душно. Пахло скипидаром и влажной землей. Над нивелиром, прикрыв его носовым платочком, колдовала Нина — выгоняла пузырек уровня. Она закусила полные губы и затаила дыхание.

И снова не понравилась Карабанову эта детская старательность, окаменевшее простенькое лицо.

Он подумал, что, когда ему было двадцать один, он таким не был. Да и сейчас любил делать все быстро и умел соображать.

Карабанов стал смотреть на тайгу, на небо в легких облаках, и больше не было никакой Нины, а только приятная истома в теле, и пришли мысли о том, что будет после возвращения в город.

— Я не могу… Просто не могу… — сказала с отчаянием Нина.

Лицо от напряжения стало у нее розовым, а под носом блестели мелкие капельки пота.

— Жидкость нагрелась, и пузырек не выгонишь.

— А ты брось, — посоветовал Карабанов.

— Ты что, — испуганно сказала Нина. — Ты что. Мы сегодня должны все закончить.

Карабанову стало смешно. Он вдруг сделал туповатое лицо и ленивым придурковатым голосом сказал: