Жорж Блон - На суше и на море 1965

— А че спешить? Наше дело такое: что на боку, что торчком — все одно. Зарплата идет.

И сейчас же он прочел в ее глазах такое презрение, что ему даже стало не по себе.

Карабанов представил себе, как он выглядит со стороны: большой, тяжелый, с приплюснутым круглым лицом, и ноги в скособоченных сапогах, и засаленные на коленях штаны.

Ему даже показалось, что он угадал мысли Нины. Глаза ее говорили: «Вот дожил ты до двадцати семи, а все так же остался просто техником. Самым заурядным. Без роду, без племени, без семьи… Не станешь ты человеком…»

Карабанов хорошо знал, что понимали старательные и умненькие под словом «человек».

У них чтоб все спокойно, без вольностей, по инструкции. По инструкции — хоть в лепешку. И жизнь для них — лестница. Цепляются, ползут, извиваются, а ступенька, до которой они долезут, последняя, — вершина всего. А ведь настоящей работы они не знают. Злиться не умеют, веселиться тоже. Все по инструкции. Таких людей не переубедишь, ничего им не докажешь.

Неслышно раздвинулись кусты, на просеку вышел Назаров. Цепкий взгляд за секунду увидел все и сейчас же утратил настороженность. Добрая усмешка затеплилась в глазах.

— Вот, — сказал он и протянул Карабанову плоский камень. — Нашел для тебя. Хорошо топор точить…

Теперь он улыбался открыто, совсем не зло и оттого незнакомо.

Карабанов встал и взял камень. Это был обломок крупнозернистого песчаника. Им можно было точить топор, но не так чтобы уж очень хорошо, потому что песчаник царапает.

Оттого что Назаров улыбался и не кривил свои тонкие губы и как будто забыл про их утренний разговор, отлегло от сердца. Но где-то в глубине души затаилась настороженность. Трудно было смотреть в глаза Назарову, словно прощал начальник ему какую-то вину.

— Дай-ка, — сказал Назаров и наклонился за топором.

Не снимая штормовки, он врубился в кусты. Работал он умело, всаживая топор под самые корни. Кусты почти не дрожали, а сразу пучками заваливались направо.

Карабанов встал и посмотрел на часы. Была половина десятого.

Через пятнадцать минут Назаров отбросил топор и сказал довольно:

— Вот так…

На лбу в морщинах блестел пот.

Карабанов смотрел поверх его головы. Елочки, до которых нужно было рубить просеку, стояли рядом, работы на полчаса.

А Назаров уже возился у нивелира и толково объяснял Нине, что нужно сделать, чтобы не врал уровень.

Она заглядывала ему в лицо очень серьезными глазами и кивала головой: вся внимание и почтение.

Карабанову захотелось, чтобы Назаров отругал Нину за эту собачью преданность. Ведь он всегда такой резкий, прямой… Но тот объяснял ей все спокойно, подробно и, наверное, ничего не замечал.

И тогда Карабанов стал лениво бродить по просеке, обрывать спелую фиолетовую ежевику и все ждал, что сейчас повторится то, что было утром, потому что отдыхал он уже давно. Ждал и хотел этого с непонятным волнением.

А Назаров говорил с Ниной, словно советовался, и почему-то слишком уж громко. Говорили о том, что завтра нужно сходить в маршрут, подняться к истокам Айрыка и описать бассейн, а идти некому. У всех по горло работы.

Потом он ушел, и слышно было, как трещали и шумели за ним кусты.

— Вот видишь, — сказала Нина с восторгом, словно продолжая прерванный разговор. — Это человек…

А Карабанов думал совсем о другом. Он знал: в маршрут придется идти ему… Назаров говорил громко… И не ругал за безделье.

В лагерь они вернулись в одиннадцать. Млела в зное тайга. Зыбкий сухой жар тянулся в небо от лысых валунов, и впитывали его рыхлые, затемневшие по краям облака.

Бродил по лагерю нога за ногу Валерка, да сгибалась над костром Саша. Остальные еще не вернулись.

Карабанов разбросал под елкой спальник и ткнулся лицом в ладони. Туманил голову сон, ломило виски. Хрипло, со всхлипами запела под обрывом Саша. Песня была блатная. Карабанов накрыл голову майкой.

Приснилась ему длинная, очень извилистая дорога с теплой, мягкой пылью, а вокруг седые чии. Из кустов прыгали крупные зайцы и, как собаки, рыли пыль задними ногами. Пыль поднималась столбами в небо, крутилась со слабым шорохом.

Карабанов хотел сойти с дороги, но колея вдруг стала глубокой. Он карабкался вверх и срывался, осыпая глину. Стало трудно дышать, и от этого он проснулся.

Кругом было сумрачно, и Карабанов вскочил на ноги.

Во все небо висела над тайгой вздыбленная пороховая туча, и, раздуваясь, бились и дрожали на ветру туго привязанные палатки.

Белая молния протянулась от тучи к вершине ближней сопки и несколько секунд трепетала, не гасла, словно сверлила землю.

И вдруг раздался взрыв, резкий и такой сильный, что Карабанов присел. Гул катился над тайгой. Ему показалось, что скалу разнесло вдребезги и теперь камни, как ядра, сталкиваясь, летят во все стороны.

Снизу по тропе бежал Жора и хватал застрявшие в кустах листки бумаги. То были таблицы с измерениями расходов за все лето. И тогда Карабанов тоже бросился их ловить.

Он не видел, как появились остальные. Теперь в лагере были все: бегали бестолково, тащили разбросанные вещи в палатки.

Багровые зигзаги падали с неба, впивались в тайгу, и не было больше одиночных ударов. Земля качалась.

Сухая ель напротив вздрогнула, стала прямой, как свеча, и медленно начала падать навстречу ветру.

— …И-и-ись… — услышал Карабанов и метнулся в сторону.

Рядом стоял Валерка и поводил плечами. Саша сидела у своей палатки, втиснув между коленями ладони. У Жоры за толстыми стеклами очков были круглые, как речные гальки, совсем незрячие глаза, и матерился Харитон, отбежав от палаток дальше всех. Как черные вороны, по ветру летели взъерошенные еловые лапы. От скользящего света молний лица людей казались неживыми.

Карабанов увидел: одинокие деревья на склонах долины дрожат до самых корней, а тайга сопротивляется, и гнутся только вершины, хватают и поддерживают друг друга за раскинутые руки-ветви старые и молодые деревья.

— Под обрыв!.. — резко и с натугой крикнул Назаров.

И только сейчас увидел его Карабанов — спокойного, собранного, как кулак перед дракой.

Он поднял голову. В небе, похожем на темный омут, кружили на месте тучи и изломанными ветками среди них всплывали и тонули молнии.

Самым разумным был сейчас назаровский приказ. Тайга трещала. Только под обрывом было не опасно.

Карабанов зажмурился. А когда открыл глаза, люди уже летели по ветру к обрыву, размахивали руками. Последним, спотыкаясь и оглядываясь, спешил Назаров.

И Карабанов не подумал, а скорее всем нутром почувствовал, что нервы у Назарова железные, из проволоки…