Жорж Блон - На суше и на море 1965

Первым до вершины добрался геодезист Максим Ильич. Присев на корточки, он принялся что-то пристально рассматривать.

Когда мы с проводником Алимбаевым подошли к нему, Максим Ильич проговорил:

— Смотрите, гнездо орлов.

Мы увидели среди кварцевых глыб громадное, неряшливо сплетенное из прутьев тала, стеблей тростника и тряпок гнездо. В нем сидели три белых с черными пятнами птенца величиной с курицу. Здесь же лежала голова суслика.

— Карагоз, — разочарованно произнес Алимбаев. — А я думал, беркут.

— А не все ли равно? — сказал Максим Ильич.

— Э, не все равно. Беркут очень хороший охотник. Берет лисицу и молодого волка. А с карагозом только сусликов да мышей можно ловить.

Покрытые пухом птенцы были еще слабы. Я поднял одного орленка. Его голова на тонкой шее поникла, а длинные когтистые ноги повисли как плети. Я посадил его обратно в гнездо.

Максим Ильич в бинокль принялся осматривать волнистый горизонт.

— Три пункта триангуляции отсюда хорошо видны. Так что пункт построим здесь, — сказал геодезист.

— А как же гнездо? — спросил проводник.

— Выкинем.

— Нельзя разорять гнезда полезных птиц, — рассердился Алимбаев.

— Чем же полезен орел? Он ведь хищник!

— Карагоз уничтожает в степи падаль и разные отбросы. Это полезная птица, — повторил проводник.

Я поддержал его:

— Он нрав. Степные орлы — это настоящие санитары. Давайте перенесем гнездо немного подальше.

Мы осторожно перенесли птенцов и гнездо на другой край бугра, расчистили от камней место для будущего пункта.

Через две недели мы привезли сюда па автомашине длинные бревна-хлысты для постройки пирамиды. Рабочие принялись выдалбливать в твердой кварцевой породе углубления, а я тем временем отправился посмотреть на гнездо, предполагая, что оно уже пусто. Но в нем по-прежнему сидели три птенца, теперь уже не белые, а коричневые. За две недели они успели покрыться перьями. Только на голове еще проступал белый пух. Один орленок, видимо самый сильный, поднялся на ноги. Распустив крылья и издавая шипящие звуки, он уставился на меня своими круглыми немигающими глазами. Смельчак сделал несколько шагов ко мне, но потерял равновесие и упал на грудь. Потом опять поднялся, но силы его покинули, и он неуклюже повалился на бок.

Через месяц мне снова довелось побывать на бугре, птенцов в гнезде не оказалось.

Пункт, построенный на месте орлиного гнезда, мы назвали Карагозом.

Наш небольшой отряд разместился вблизи степной речки. По обеим ее берегам рос высокий камыш. Кошох отряда шестидесятилетний казах Али Турсунбаев, щупленький, с редкой седой бородкой, показывая в сторону зарослей камыша, с опаской сказал:

— Там кабанов много водится.

— Эх, нет ружья, — пожалел старший рабочий Миша Косырев, большеголовый, коренастый юноша. — Вот бы свежей свининки поели! — На его лице появилось мечтательное выражение.

Рано утром пес Пушок, с которым никогда не расставался Миша, громко залаял и бросился в камыши. Через мгновение оттуда раздался пронзительный визг. Мы с Мишей кинулись вслед за собакой. Когда вернулись на пригорок, увидели Пушка, цепко державшего крохотного кабаненка. Я отогнал пса, взял кабаненка за задние ноги, принес к палаткам и посадил в ящик. Кабаненок с остервенением стал грызть его деревянные стенки.

— Мал для него ящик. Надо бы еще что-нибудь приспособить, — в раздумье почесал рыжеватый затылок Миша.

— А давайте выроем ему яму, — предложил кто-то.

— Это идея, — согласился Миша.

Вскоре яма была готова. Мы налили в нее воды, чтобы кабаненку было вольготнее.

— Эй, Борька, иди-ка сюда, — позвал Миша.

Так это имя и закрепилось за кабаненком.

В яме кабаненок сразу же принялся разрывать грязь своим длинным рыльцем, заканчивающимся блестящим, как бы лакированным, пятачком. К миске с кашей, которую мы опустили в яму, он даже не подошел. Зато куски хлеба ел охотно.

Вечером, привязав к шее кабаненка длинную веревку, Миша вывел его на прогулку. Борька со всех ног кинулся к камышам и, разрывая корни, с чавканьем стал их поедать.

Через несколько дней он с удовольствием ел и кашу, и все, что ему давали. Прожорливость кабаненка не имела границ. Из ямы непрерывно слышалось чавканье. А во время прогулок он с такой жадностью набрасывался на корни камыша, будто перед этим голодал несколько суток.

Однажды, проснувшись, по обыкновению, на рассвете, мы обнаружили, что кабаненок исчез. Обшарили все ближайшие кусты, заросли камыша, но Борьки нигде не было.

— Смотрите, смотрите! — вдруг громко воскликнул Миша.

К лагерю стремительно мчался Борька, мотая во все стороны своим хвостиком.

— Тьфу, шайтан, — при виде его обозлился конюх Али.

Как выяснилось, кабаненку ночью удалось выбраться из ямы. Он сразу же опрометью кинулся на кухню и стал там хозяйничать, опрокидывая ведра и кастрюли. Спавший возле печки-времянки конюх проснулся. Увидев, что наделал кабаненок, он схватил лежащий поблизости мешок из-под кизяка и накрыл им Борьку. Затем, сжав его морду руками, чтобы тот не визжал, посадил в мешок и отвез за три километра от лагеря. Но Борька нашел дорогу обратно.

В благодарность за такую верность мы перестали его сажать в яму и привязывать. Кабаненок теперь обычно вертелся на кухне, что-нибудь выпрашивая, или бродил в камышах возле лагеря.

Сидя как-то в палатке за планшетом, я услышал совсем рядом звук ружейного выстрела. Встревоженный, я выбежал из палатки и увидел двух всадников и… неподвижного Борьку, лежавшего на боку.