Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

…Мы миновали зеленеющие селения и скоро очутились на краю голой и ровной, как стол, пустыни. На ней жидкими клочками рос жесткий кустарник, сожженный солнцем бурьян, валялись камни. Пустыня спала. Она видела тяжелые сны, и сквозь жаркую дрему ей грезилась одна только вода, вода, вода…

Слева около нас, как видение прошлого, возвышалась старинная крепость с большими круглыми башнями и бойницами, искрошенными временем. В некоторых местах на потолках и стенах сохранился орнамент. Когда-то эта крепость была оплотом завоевателей, а теперь ее превратили в загон для скота.

Раскинувшись на сто с лишком тысяч гектаров, лежала перед нами степь. Безмолвный простор, уходящий за горизонт, курился желтой пылью, поднимаемой раскаленным ветром. Казалось, что земля стонет под жестокими лучами солнца и молит о влаге, обращая к небу свое высохшее чрево.

Из-под колес автомобиля выскакивали сухие жесткие шары перекати-поля. Впереди виднелись кучи огромных камней, покрытых разноцветными узорами лишайников.

Мы остановились у обрывистого берега Ахурьяна.

Итальянец что-то вычерчивал у себя в блокноте, француз собирал растения и образцы почвы.

Нансен сидел на камне и рисовал нам картины будущей жизни в этом краю. Он, как ребенок, радовался смелому замыслу, а я думал, глядя на него:

«Какой размах у этого необыкновенного человека! Какая ненасытная душа!.. Неустрашимый победитель ледяных просторов, он с такой же страстью и во имя тех же гуманных целей тратит свои силы на почти непосильную сейчас для людей задачу — поднять воду со дна глубокого ущелья, вздыбить своевольный Ахурьян, превратить пески в цветущий сад и возродить жизнь на этом кладбище природы!»

Нансен большим синим платком утирал пот со своего широкого лба, говорил и говорил, широко размахивая длинными руками, и во взгляде его умных глаз по-детски чисто светилась неистребимая вера в торжество добра и науки. В руке у него был карандаш, и он по привычке чертил им в воздухе какие-то схемы. Я невольно следил за кончиком этого карандаша и совершенно отчетливо видел, как перед моими глазами на фоне ярко-голубого неба расцветает чудесная сказка.

Если бы знал тогда Фритьоф Нансен, что не пройдет и десяти-пятнадцати лет, как от этой пустыни по воле советских людей не останется и следа! Что через голое Сардар-Абадское плато будет прорыт большой оросительный канал, который превратит царство запустения в цветущий край; на плодородных почвах зазеленеют кудрявые виноградники, Фруктовые сады и табачные плантации; разовьется травосеяние, и колхозные стада будут снабжать всю республику вкусным и жирным молоком, душистыми сырами; Армения будет иметь собственный сахар, так как здесь откроются богатые возможности для выращивания сахарной свеклы… Ученый не мог тогда предвидеть, что благодаря воде даже климат изменится здесь и люди перестанут изнывать в летние месяцы от иссушающей жары, тысячелетиями господствовавшей в этих местах [35] Скажем попутно, что к 1958 году длина всех оросительных каналов в Армении составила свыше 500 километров и они орошают 216 000 гектаров (в 1923 году площадь поливных земель составляла 60 000 гектаров). . Десятки тысяч армян-беженцев со всех концов света приедут сюда, на возвращенную им родину, вольются в могучую семью советских народов и своим патриотическим трудом прославят мир и дружбу, провозглашенные великой страной социализма.

Обратно в Эривань решили ехать поездом.

Вагон, стоявший в тупике на станции Сардар-Абад, обещали прицепить к поезду только утром. Нам предстояло ночевать на глухом полустанке среди огромной степи.

В купе было душно, и сон не шел.

Промаявшись с полчаса, я, наконец, не выдержал и оставил вагон.

Передо мной открылась туманная бесконечность, слабо озаряемая звездами.

Сделав несколько шагов, я заметил впереди себя на земле что-то светлое. Подошел ближе и услышал «Силь ву пле!», произнесенные знакомым голосом.

Это был Нансен. Он лежал на широком брезентовом плаще. Под ним не было ни тюфяка, ни коврика, не было даже подушки. Этот железной выносливости человек лежал на жесткой, как кирпич, земле.

Узнав меня, он подвинулся, чтобы освободить место на плаще, и проговорил:

— Ложитесь… Будем вместе смотреть на небо…

Я лег. Некоторое время мы молча глядели на звезды.

Потом я спросил:

— Какая разница между здешними звездами и звездами Арктики?

— Огромная, — сказал Нансен и, подумав, добавил: — в Арктике звезды колючие, они похожи на голубые искры, забывшие потухнуть… Здешние звезды желтоватые, сонные… можно подумать, что у них слипаются веки…

— А в общем, — неожиданно и громко заявил он, — уверяю вас, что и то и другое прекрасно!.. Да и вообще все в природе восхитительно, даже если не говорить о научном интересе… Наступит время, когда и человек будет прекрасен!..

Нансен опять надолго замолчал.

Мое ухо уже привыкло к тишине, и я стал различать множество разнообразных звуков, доносившихся из ночной степи.

Тончайшими скрипками на разные лады пиликали мириады насекомых, выползших подышать воздухом, исполнить несколько «любовных романсов» и, может быть, тоже полюбоваться на сверкающее звездами небо. Чем дальше я слушал, тем больше разрастался этот сложный звук. Вскоре он превратился в целый хор, который гремел, заполняя все пространство ликующей песнью природы.

Устав слушать, я спросил у Нансена:

— Вам, наверное, неприятен этот шум? Ведь вы человек, слушавший великое молчание Севера… Говорят, его очарование остается на всю жизнь…

— Нет, я с большим удовольствием слушаю этот концерт, — последовал ответ, — Мне даже послышалось, что в нем сохраняется какой-то единый ритм… Вообще, должен сказать, что юг меня не утомляет. Я и жару переношу довольно спокойно. Закаляя себя в детстве, я говорил: «Мне не страшен никакой холод!» Теперь могу сказать: «Мне не страшна никакая жара!» Все это очень относительно и часто зависит от того, как вы себя настроили…

Наша неторопливая беседа с большими паузами продолжалась, пока не заалел восток. Реплики и замечания Нансена были лаконичны, но очень содержательны и давали пищу для размышлений.

Я, например, узнал от него, что при желании можно и в очень тяжелой и однообразной обстановке избавить себя от плохого настроения.

— Описывая жизнь путешественников, вынужденных подолгу находиться среди ледяных и снежных пустынь, — сказал Нансен, — всегда очень много говорят о тяжелом влиянии на психику однообразия обстановки. Во время путешествия на «Фраме» я целый год провел вдвоем с Йохансеном в хижине, затерянной среди льдов, со слабыми надеждами на спасение. Но я не допустил у себя даже намека на тоску, строго следя за собой и запрещая себе всякого рода неприятные размышления.