Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

— Сначала пришлось нам жить под кедрой в алтайском чуме, — рассказывала Дора Захаровна, — потом поставили маленькую избушку. Охотничали, рыбу ловили. В тридцать шестом весной забушевала соседняя речка Чири, ночью разломало и унесло нашу избушку. Еле сами с ребятами спаслись. Снова стали строиться. Вот этот дом тогда и поставили. Все Николай Павлович сам делал: и лес валил и сруб ставил. И в доме — все его работа: и печь, и мебель.

Невольно мы еще раз внимательно огляделись вокруг с новым теплым чувством к не знакомому еще, но уже вызывавшему глубокое уважение и симпатии человеку, у которого не только мужественное сердце, но и золотые руки.

— Трудно ему приходится, — продолжала хозяйка, — Такую семью, как наша, прокормить, обеспечить — не шутка. Шестнадцать человек детей!

— И все с вами в лесу живут?

— Нет, зачем, у них своя дорога. У двоих уже семьи. Один сын по отцовскому любимому делу пошел — на Дальнем Востоке сады разводит, другой по соседству с нами лесничим. По отцовской специальности пошла старшая дочь Люба — учится в Ташкенте в гидрометтехникуме. Три девочки в Горно-Алтайске в техникумах. Учительницами и зоотехниками будут работать в горных алтайских селах. Пятеро старших — комсомольцы. Остальные с нами. А сейчас и старшие девочки на каникулы собрались.

— Ой, как же вы, Дора Захаровна, успеваете, — вмешалась экспансивная Тамара Ефимовна, «завхоз» группы, — Это же ужас сколько работы: обшить, обстирать, накормить всех!

— Конечно, работы много, — улыбнулась та, — и здоровье у меня уже плохое. Последними родами этой зимой сильно переболела. Лечиться-то нам тут негде, сами себе врачи. И при родах мне только муж помогает. А по дому все сообща делаем. Как ребенок становится на ноги, он уже помогает: младшего покачает, когда все заняты, с котелком за водой к озеру сходит. Остальные работают в полную силу. У нас ведь не различается, какая работа для мальчиков, какая для девочек: каждый должен все уметь делать. И порядок в семье такой: как только кто из детей кончает седьмой класс, на год остается дома помогать в работе, чтобы следующий мог начать учиться. Потом уже и сам может продолжать ученье.

— А куда же тут у вас ребята в школу ходят?

— Отправляем их на зиму в алтайскую национальную школу в Балыкчу. Там и живут в интернате. А на воскресенье часто домой пешком приходят: скучают. В субботу мы уже смотрим в бинокль, не идут ли по тому берегу залива? Увидим, на лодке выплываем навстречу, если озеро не замерзло. Когда через залив нельзя — идут через гору. Во время низовки ни через горы, ни через озеро не переберешься. Вот Ирина как-то попала в низовку. Ветер, снег, на озере буря. Не ждали мы ее тогда совсем. Уже и ночь надвигается, а она, оказывается, на том берегу залива. Так и ночевала в снегу, а на следующий день перебралась через гору, пришла.

Две девушки, черноглазая красавица и скромница Надя и похожая на нее, но голубоглазая и более плотная Наташа, принесли в ведре наловленную и почищенную ими рыбу. Ирина — ощипанных и выпотрошенных уток — свою добычу. С дровами и водой пришли две другие девочки. Коля, посланный матерью на огород, принес к обеду овощи и принялся их чистить. Мать затопила печь.

Какая-то удивительная легкая и спокойная атмосфера царила в этом доме. Ни окриков, ни споров, как часто бывает в других семьях. Каждый занят каким-то своим делом. От этого, очевидно, то уважение друг к другу, которое сложилось здесь между детьми. Можно было только удивляться педагогическому такту, с каким Дора Захаровна, простая малограмотная женщина, вела свою большую семью.

Под вечер все вышли к озеру. Дождь начал утихать, но небо по-прежнему было обложено тучами. И озеро в унисон ему хмурилось, раздраженно било волной о камни.

В синие сумерки погружались горы, когда Ирина, оттолкнувшись веслом от берега, направила свою лодку через залив Кыга, где должна была встретить отца. Долго смотрели мы вслед храброй девушке, уходившей в лодке навстречу сердитому озеру…

Наутро совсем иным предстало перед нами Золотое озеро. На этот раз все оно было залито светом. Тем особым легким и чистым утренним светом, когда ушли, отшумели непогоды и солнце неторопливо и основательно занимает свое место в высоте. Тогда мраморно белые стволы берез становятся телесно розовыми, живыми и теплыми, а черные кедры расправляют плечи.

Мы вышли в сад. Весь он был еще полон вчерашним дождем. Мокрые яблони роняли с отяжелевших ветвей крупные капли, и черная рыхлая земля, как ни была напоена, жадно ловила их, собирая в запас. Капли дождя лежали и на слипшихся лепестках цветов, и в густой картофельной ботве и на разлапистых листьях капусты, прятавших их где-то в глубине и неожиданно, чуть заденешь, выплескивавших целыми пригоршнями на ноги.

За густыми зарослями сада в маленьком плодовом пи-томничке мы увидели хозяина дома. Он занимался прививкой.

Пожалуй, именно таким представлялся нам в детстве один из героев любимейших книг, вместе с которым мы, попав на необитаемый остров, переживали множество приключений, утверждавших победу человеческой воли и разума: высокий, широкоплечий, с твердой походкой и крепким рукопожатием пахаря, с задумчивыми голубыми глазами мечтателя. Таким был Николай Павлович Смирнов.

— Хорошо-то тут у вас как, Николай Павлович!

— Да, очень хорошо.

Он широко вздохнул и, сняв шляпу, подставил солнцу белокурую, начавшую седеть голову. Затем обернулся в сторону умиротворенного озера, задержался взглядом на Золотой горе.

— Я вот ранним утром возвращался с осмотра рыболовных снастей и все наблюдал, как меняются краски на гольцах Золотой горы и других вершинах при восходе солнца. Откуда только берутся такие сочетания! Видели? Жаль, что не увидите здешней осени. Вот когда здесь море красок — в сентябре, и тишина особенная. Вода в заливе как зеркало: далёко где-нибудь всплеснет крупная рыба, и через все озеро круги.

— Маралов тогда хорошо бить, рев у них, — авторитетно вставил Женя-охотник, один из туристов.

— Отчего же, можно бить, — сухо подтвердил Николай Павлович, обернувшись к нему, — Вот на это место, — показал он в сторону крутого открытого склона горы, падающего прямо к домику, — каждую весну выходят маралухи с телятами. Жмутся к жилью, спасают телят от медведей. Их тоже хорошо бить, и прямо на дому. Только я за тридцать лет жизни здесь не сделал в это время по ним ни одного выстрела, как ни трудно бывало с продуктами. И убить марала во время рева не поднимается рука. Раньше я специально ходил в тайгу их слушать. Да вам этого не понять.

— Что же, вы и медведей не бьете, жалеете? — вставил уязвленный Женя снова.

— Охочусь. Охота для меня один из источников жизни. Но и медведей зря не истребляю. Считаю, если в тайге не будет медведя, и тайга станет неинтересной, как парк. Сейчас идешь, холодок в груди: ждешь, кого повстречаешь.