Александр Карнишин - Всячина [СИ]

— Мы здесь власть! — кричал Сашка, грозя кому-то кулаком.

— Да! Мы здесь власть! — кричала с ним вместе толпа.

За его спиной уже открыли двери. Кто-то подбежал и доложил, как старшему:

— Двери вскрыли!

— Нам нужен малый зал, — скомандовал Сашка.

И закричал в толпу:

— Требуются знающие экономику, военное дело и иностранные языки! Мы будем формировать техническое временное правительство!

Протолкались старшекурсники с политологического и девчонки с иняза. Плотной группой, как в кино, они все вместе поднялись по ступеням и исчезли в темном коридоре Дома правительства. Перед Сашкой с фонариком бежал кто-то из тех, кто вскрывал двери. Сразу сзади вели мужика с камерой.

— Вот, — остановился передний. — Тут вот есть зал. И бумага на столах, и карандаши. Все, то есть, как положено. Все для дела.

— Выставить пост у двери! — размахивал руками Сашка. — Никого не впускать. Мы формируем правительство.

Они все были единомышленники. А у единомышленников споров по главным вопросам быть не должно. Сашка сразу стал премьер-министром Временного правительства.

— Временное, — сурово сказал он, — потому что у нас демократия. Народ должен сам выбрать тех, кого он хочет видеть у власти. А мы только обеспечим выбор народа.

Министром иностранных дел назначили Юлю Бойко. У нее были на «отлично» сразу два языка. Олега поставили министром обороны. Он на летних сборах был сержантом и командовал отделением. И знал автомат и пистолет. Министром внутренних дел никто не захотел быть. Решили оставить должность вакантной до понедельника. Может, найдется доброволец. Министром финансов — тут даже вопросов не было никаких — Мишку Баженова. Он уже на пятом курсе был, заканчивал диплом как раз по финансовой системе. В общем, список получился на два листа.

Опять под прицелом камеры Сашка вышел на ступени, теперь залитые светом прожекторов — вот, министр культуры расстарался, наверное — и объявил, заглядывая в бумажку:

— Мы — народ! Мы здесь власть! И мы сформировали Временное правительство!

Под аплодисменты и радостные крики был зачитан длинный список.

— А теперь, — кричал Сашка уже сорванным голосом, — мы обращаемся к вам, гражданам нашей страны! Революция, о которой мы тут долго говорили, совершилась. Вся власть теперь — у народа! На ближайшее время мы назначим новые демократические выборы. А пока прошу расходиться по домам — всех вас ждут семьи, отцы и матери. В понедельник утром встречаюсь с министрами для разработки стратегии и тактики дальнейшего движения к демократии и повышению благосостояния населения.

Ему даже самому понравилось, как красиво и легко текли правильные слова.

Народ стал расходиться, говоря, что вот наконец-то дали и молодым шанс. Теперь-то наверняка все изменится. Вроде, нормальный парень этот новый премьер-министр. Он разберется с понедельника. И выборы — это правильно. Потому что демократия. Потому что народ.

Сашка шел домой и весь светился от радости. Он же слышал, что его хвалили. И по телевизору его показывали. Дома, наверное, приготовили праздничный ужин. Вот воскресенье отдохнем, думал Сашка, и с понедельника начнется у нас в стране новая жизнь.

…

Утром в понедельник ворота к Дому правительства были открыты. Но за ними стояли спецы в черном, с касками у пояса и с оружием.

— Куда тебе, пацан? — спросили они лениво у Сашки.

— На работу, — удивленно ответил он.

— А документы какие-нибудь есть?

Он показал паспорт, потом — студенческий билет. За спиной уже собрался весь его кабинет министров и смотрел, как проверяют Сашку, как шмонают его рюкзак и смеются на мамины бутерброды и маленький термос с чаем.

— Иди-ка ты парень, в свой институт, — сказали спецы с добрыми улыбками. — Вот подучишься еще немного, тогда и придешь сюда на работу.

И не пустили его в Дом правительства.

И ни одного министра не пустили. Сказали, что кабинет министров заседает с семи утра, и никаких замен в его составе вроде как не предполагается.

Сашка со своими министрами отошел в сторону. Они грозили кулаками окнам Дома правительства, говорили о ползучей реакции. А потом Сашка сказал:

— Ничего не потеряно, товарищи! У нас время есть. Это их время кончается, а наше — только начинается! Предлагаю собраться здесь в пятницу после учебы и устроить настоящую революцию!

— Ре-во-лю-ци-я! — вполголоса поскандировали они из-под деревьев сквера.

А потом пошли учиться.

Ничего-ничего! Наступит пятница, и будет им тут настоящая революция. Потому что кто здесь власть?

— Кто здесь власть? — обернулся Сашка к Юле Бойко, которая шла с ним в одну сторону, а она ответила, преданно и восхищенно глядя на него:

— Мы, народ…

Хорошо сидели. Компания подобралась правильная, когда всем есть, о чем сказать и что в ответ послушать. И говорилось, и пилось под это естественно и натурально. И вот тут Джон и сказал, спьяну, что ли — и все этим испортил:

— А я, — сказал он задумчиво. — Русский.

Все так сразу и притопили. Тишина вдруг такая наступила нехорошая. Мертвая какая-то. А потом я ему говорю:

— Не смешно.

А он же пьяный — сразу видно! Вот и не вкурит никак, что тему поднял совершенно не ту. Пьяные — это уж такие люди, что с ними ни делай… Ну, кроме холодного душа, наверное. А где нам тут найти холодный душ?

Вот он сидит, тупит над своим стаканом, смотрит грустно в самый темный угол и повторяет:

— Нет, пацаны. Я — самый настоящий русский. И ничего вы со мной не поделаете.

Ну, во-первых, он так оскорбил всех девушек. Всех обеих, которые были с нами. Мол, будто и нет их при разговоре. Или тоже их — пацанами. В общем, так можно и по морде схлопотать. А во-вторых, как я уже сказал — не смешно. Совсем не смешно. Это ведь реагировать, выходит, надо. А как? Бить его бутылкой по голове и выволакивать наружу под снег с дождем? Так ведь еще не ясно, хватит ли удара по голове. А вдруг он и правда — русский? У них ведь головы крепкие. Ну, так все говорят. То есть, не говорят, а просто знают: у русских головы крепкие…

Но говорить о таком, да еще в людном месте… Ну, не культурно это. Не правильно. Тем более сегодня.

И вот пауза длится, длится… Народ переглядывается, но осторожно так. Так-то глаза у всех, вроде, вниз, в бокалы, в стаканы, в блюда. Неудобный момент получился. Позорный даже в чем-то.

Тут Фредди, не глядя на Джона, а как будто продолжая разговор, но громко и отчетливо — для всех и каждого говорит:

— А моего прапрадеда, между прочим, русские убили.

Тут Джон как-то ожил сразу, порозовел даже, а то совсем был, как замороженный. И закричал на весь зал:

— Эй, Фриц, а что твой прапра- или сколько там «пра» делал тогда у нас под Москвой? Я бы сам такого — нафиг. Ишь, приперлись к нам в гости со всей своей техникой…