Александр Карнишин - Фантастическая политика и экономика [Сборник рассказов; СИ]

— А если найдем? — с хохотком спросили его. И так спросили, с таким хохотком, что стало ему сразу холодно и неприятно. Зябко. И спина вдруг мокрая. Когда он достал телефон и дал его в руки тому, кто заговорил первым, все забурчали, что он еще и обманывает, оказывается, а сам-то, сам-то выглядит как нормальный интеллигент, а интеллигент обманывать не имеет право, потому что он — за народ, а народ, сказали ему — это вот как раз они и есть. Самый такой народ, понял, да, дядя? Он кивал, обреченно, следя за телефоном, кочующим из рук в руки.

— Ничо так телефончик, — признал последний, рассматривая экран. — Себе возьму, пожалуй. У меня же вообще никакого нет.

— А я? — робко пискнул Николай Ильич.

— А ты себе еще купишь. Ну, как маленький, прямо, — возмутилась молодежь. — Что тебе не понятно, дядя? Вот у него нет телефона. Вообще нет. По жизни. Представляешь, какой кошмар? И купить он себе не может, потому что денег нет. А у тебя вот есть телефон и есть деньги. Деньги, спрашиваю — есть?

— На карточке, — машинально ответил Николай Ильич.

— Да ты не трясись так! Мы же не грабители какие, что ты! Не нужны нам твои деньги. Вот телефон — нужен. Как раз прямо сейчас. Срочно нужен, понимаешь? Ты же нам его даришь?

— Что?

— Еще и глухой, что ли? Они столпились тесно, сжали его с боков, смотрели с интересом в глаза, дышали застарелым пивным похмельем. Намекали на что-то нехорошее…

— Так ты мне его подарил, я правильно понял? — спросил тот, что рассматривал телефон. Николай Ильич понял, что сейчас его будут бить.

— Да, — сказал он. И закрыл глаза. Его похлопали по плечу, потом дали легкий дружеский подзатыльник, потом не больно, но обидно пнули под зад — и все. Ушли. А он, открыв глаза и, отряхнув плащ, кинулся в полицию.

— Так, говорите, называли себя народом? — скучно выспрашивал дежурный с майорскими звездами. — Утверждали, что их большинство? А вы, мол, один, и потому должны исполнять их желания? И потом вынудили отдать ценный предмет… Какая ценность-то? У-у-у… Это же грабеж, получается? А вы не дарили его сами, случайно? Свидетели есть, что вам угрожали, что били вас и отбирали ваш телефон? Что говорите? Просили подарить, а вы сказали — «да»? И все это слышали?

Сколько их было? Человек пять? А точнее? Шесть, может быть? Да, по сравнению с одним — явное большинство. И на суде что мы с вами скажем? Что вы подарили вот при них свой телефон, а теперь требуете вернуть себе подарок? Или у вас нет денег на покупку нового? Деньги у Николая Ильича были. Как раз вчера получил неплохой гонорар за статью.

— Кстати, о вашей статье, — сказал вдруг майор. — Это же как раз вы тут недавно народ ругали, что он ничего не понимает? Что раз все страны Запада против нас, то, значит, мы и не правы? Потому что большинство — оно всегда право? Что демократия — это подчинение меньшинства большинству? Вот тут как раз я читал журнал, а тут вижу — фамилия знакомая…

— Да, это моя статья, — приосанился Николай Ильич.

— Ну, и чего тогда к нам пришли? Все ведь, как вы и учили: если все против вас, то вы — определенно не правы. Понимаете? Это же ясно написано в вашей статье. Вот ребятки, наверное, тоже читали. Читали, читали, и поняли, в конце концов, что большинство-то всегда право. В отличие от меньшинства. А меньшинство у нас сегодня, выходит, кто?

— Кто? — машинально переспросил Николай Ильич.

— А меньшинство у нас сегодня — вы. И надо вам, следовательно, смириться с этими санкциями и принять меры к тому, чтобы исполнить волю большинства. Чего они хотели? Повторите.

— Телефон.

— Денег не требовали? Не угрожали? Побои там, руки-ноги переломать или еще что?

— Нет.

— Ну, и что вы сюда пришли? Как маленький, прямо. Вам теперь — в магазин за новым телефоном. А нам — разговаривать с молодежью.

Увещевать. Чтобы угроз никаких не было, а то получится грабеж, чтобы синяков и переломов тоже не было, чтобы все было по закону. Вот тут и еще тут распишитесь. Все, можете идти.

— К-куда?

— В магазин, в магазин. У нас тут за углом «Связной». Хорошие цены на новые смартфоны. Я смотрел. Невзирая на санкции.

— А ну, постой-ка, гражданин хороший! — выдвинулся из густой тени местный участковый. — Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками не выпиваешь?

— Да я это… Не заметил я вас, извините, — вынужден был я остановиться.

— Заметил, не заметил… Штрафная тебе в любом случае.

— Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще… О! — вспомнил я с радостью. — У меня ж предъязвенное! Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку.

Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно — с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.

— Та-ак…, — обошел он вокруг меня, всматриваясь. — Жена у него, значит… И еще предъязвенное еще у него.

— Да-да! — поддакнул я.

— А не врешь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли! Я торопливо вывернул из кармана пачку сигарет, носимых для такого случая, открыл перед ним, потом щелкнул зажигалкой. Участковый, не торопясь, со вкусом затянулся, а потом с прищуром сквозь дым посмотрел на меня:

— А сам что же? Или брезгуешь с народом перекурить? Ну, вот… Опять…

— Господин участковый, вы же знаете — я не курю!

— Как это? — прищуренные было глаза распахнулись в деланном изумлении. — Не куришь? Совсем?

— Ну, так вышло… Не могу я, организм не дает.

— Не пьешь, — загнул он палец. — Не куришь. Подозрительный ты человек, сосед! Придется пройти.

— Да вы и так меня почти каждый день проверяете!

— Что делать, что делать… А у меня, может, техники специальной с собой нет, чтобы тебя на месте проверить. И не должен я все помнить. И вообще — чем вам труднее, тем государству лучше. Ясно? Участковый свистнул, и из той же тени вышли два дружинника с красными веселыми лицами.

— Вот, ребятки, смотрите: не пьет, не курит… Убыток государству нашему приносит. Зачем живет? Кому нужен? А? Я молчал. Через день, практически через каждый день я не успевал вовремя скрыться и попадался участковому. И каждый раз он устраивал такой спектакль. С громкими криками, с разъяснением почтенной публике, тут же откуда-то появляющейся во дворе. Потом он по рации вызывал машину. Потом меня везли в райотдел на экспертизу, где врач проверял все мои справки и внимательно рассматривал рентгеновские снимки. Я предъявлял квитанции оплаты акцизных сборов, обязанность уплаты которых теперь была возложена на тех, кто сам не пил и не курил. … А начиналось все так просто и даже смешно: решили наши политики по западному образцу запретить курение. Вообще запретить. Пусть, мол, курят по квартирам своим. Пусть никому не мешают своим курением. И тут-то и выяснилось, что такое настоящая демократия. На ближайших выборах сокрушительную победу над всеми остальными политическими силами одержали недавно созданная Партия любителей табака и примкнувшие к ней в качестве верных союзников Партия любителей водки и Партия любителей пива. Созданные вроде на смех, неоднократно высмеянные в анекдотах и разных КВН, они в один момент оказались у руля. Да и деньги табачных и водочных заводов оказались не лишними в предвыборной кампании. Хотя, не в деньгах даже дело. Просто оказалось вдруг, что большинство народа — курит. И большинство — пьет. А демократия — это как решит большинство. Вот большинство и приняло новые законы, полностью поменявшие приоритеты. «Страна живет с водки и табака!» — а кто и когда спорил с этим? А вот те, кто не пьет и не курит, выходит, подрывают экономическую мощь страны. А потому… Ну, и так далее. Все акцизы теперь платят непьющие-некурящие.