Валентина Журавлева - Альфа Эридана (Сборник)

Вездеход, тяжело скрипя по гранитным обломкам, миновал пролом. Стена была толстая, очень толстая - не менее двух метров.

- Фон, фитите, Нина Ифанофна, - сказал Сермус. - Фон пелый столпик. Это конец маршрута. Но сначала путет очень интересно.

Нина нашла глазами белый столбик, и в тот же момент «Оранг» остановился. «Кентавры» бежали ещё некоторое время, потом тоже остановились и начали пятиться. Они пятились очень осторожно, остановились рядом с «Орангом» и медленно налились красным светом.

- Глядите, - шепнула Нина, - Покраснели! Засмущались.

- Неушели он почуял? - благоговейно проговорил Сермус.

- Что почуял? - спросила Нина.

Видимо, «Оранг» принял решение. Покорный и утихший танк вдруг ожил. Взревел двигатель, комья грязи рванулись из-под широких гусениц, и огромная машина, грохоча и лязгая, кинулась вперёд к заветному столбику. Никто не успел сказать ни слова.

Раздался громовой удар, из-под гусениц танка взлетел оранжевый веер огня, чудовище подпрыгнуло и застыло на месте, перекошенное, почерневшее, искалеченное. Густой чёрный дым повалил от него, пачкая топь жирной копотью.

- Опнарушил! - крикнул Сермус. - Опнарушил! Сейчас путет расминирофать!

- Имитация икс-обстановки, - торопливо пояснил Акимов.

- Имитация чего? - спросил Быков.

- Икс-обстановки. Обстановки, которую невозможно предвидеть. Минное поле.

- Час от часу не легче, - пробормотал Быков. - Как в историческом фильме…

- «Оранг» обнаружил мины? - спросила Нина.

- Та, та, - сказал Сермус нетерпеливо. - Сейчас путет расминирофать.

Но «Оранг» не стал разминировать. Во всяком случае, не стал разминировать так, как ожидал Сермус. «Кентавры» не полезли на минное поле, не стали выкапывать мины и вывинчивать их взрыватели. Они взобрались все трое на горящий танк и открыли пальбу. Прежде чем оглушённые и ослеплённые наблюдатели успели прийти в себя, через минное поле к белому столбику - теперь уже не белому, а чёрному от огня и пыли - протянулась широкая полоса перевороченной земли и булькающей кипящей воды. «Кентавры» - на этот раз нежно-голубые - торопливо приблизились к столбику, вновь окрасились в серо-стальной цвет и вернулись к «Орангу». Испытание «СКР» окончилось.

- Вот и всё, - сказал Акимов устало. - Теперь можно домой.

Нина счастливо улыбнулась.

- Вместе и навсегда, - прошептала она.

- А? - спросил Акимов, не расслышав.

И тут Быков обернулся.

- Мне нравятся ваши машины, - сказал он. - Они нам нужны. И вот что, - он помолчал. - Мне нужно поговорить с вами, Акимов. Если не трудно, зайдите ко мне после обеда.

Вероятно, Быков просто не знал, с чего начать.

Он щурился на серое небо за прозрачной стеной, кряхтел, гладил колени и барабанил по подлокотнику кресла толстыми сильными пальцами. Пальцы были коричневые, в неправильных белых пятнах - следах космических ожогов. «Интересно, долго он будет молчать?» - подумал Акимов. Потом он подумал, что турболёт в Новоенисейск улетает через два часа. Потом он вспомнил, что оставил в мастерской подарок Нины - букет «вечных» цветов. Потом он подумал, что Нина, вероятно, уже упаковала чемоданы и теперь болтает с Сермусом. Сермус оставался в мастерской ещё на неделю, и Акимову было немного неловко перед ним.

- Так вот, - сказал Быков бесцветным голосом. - Дело вот в чём.

После этого он замолчал на минуту, хрустнул пальцами и пожевал губами. Акимов нетерпеливо заёрзал в кресле.

- Да. Дело вот в чём, - сказал Быков. - Скажите, Акимов, вы… Вы ведь работали над «СКР» около двух лет, так?

- Так, - согласился Акимов.

- Сложное это дело - тонкое программирование…

Тонкое программирование «мозга» нового типа потребовало строжайшей изоляции места работы от всех внешних влияний. Поэтому работы пришлось проводить не в исследовательском центре, а здесь, вдали от крупных предприятий, от мощных линий силовых передач, от шума и гула большого города, в изостатических помещениях на глубине пятидесяти метров под холмом с пластмассовым колпаком. И поэтому Акимов провёл здесь два года почти безвыездно, в напряжённой ювелирной работе.

Но Акимов не стал говорить об этом Быкову. Он сказал только:

- Да, довольно сложное.

- Чем вы думаете заниматься дальше? - спросил Быков.

Акимов неохотно сказал:

- Буду работать в Новоенисейском университете. Нельзя тратить по два года на каждую систему. У меня есть кое-какие идеи. Программирование программирования.

У него были кое-какие идеи, и эти идеи очень увлекли его. Рассчитать криотронные кристаллизаторы, выращивать готовый, запрограммированный «мозг»… Привлечь к этому делу математиков, физиков, в первую очередь «гения кибернетики» профессора Сунь Си-тао из Кайфына. Но он не стал говорить и об этом.

Впрочем, Быков не настаивал. Он помолчал, побарабанил пальцами по подлокотнику и с трудом произнёс:

- Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.

«Турболёт улетает через полтора часа», - подумал Акимов. И вдруг он понял, о чём говорит Быков.

- Сломал позвоночник? - спросил он. - И никогда уже не сможет летать?

Быков кивнул, не поднимая глаз.

- Никогда. А мы стартуем через неделю.

Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник «Цифэй» над бледными тенями далёкого хребта. И маленькую хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.

- Я понимаю, - сказал Акимов.

Быков молчал, глядя себе в колени.

- Я понимаю, - сказал Акимов. - Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…

- Да, да, - сказал Быков. - Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… - он растерянно взглянул на Акимова. - Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.

Акимов медленно поднялся.

- Что касается работы, - поспешно заговорил Быков, - пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики. Я понимаю, это слабое утешение, но…

Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины. Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.

Он повернулся и пошёл к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:

- Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.

Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал. Да, он, Быков, совершенно обыкновенный человек. Такой же, как и остальные восемь миллиардов обыкновенных людей, которые работают, учатся, любят на нашей планете… и вдали от нашей планеты. И любому из них было бы так же тяжело на его месте. Просто невыносимо тяжело.