Джон Кэмпбелл - Из мрака ночи [Сборник]

— Боже мой, Стив, — воскликнул Гэйл, — я, конечно, не ученый, но когда ты столь многословно рассуждаешь об источниках энергии в миллионы и миллиарды раз мощнее угля, я не просто растерян — мне страшно. А ты говоришь, что у тебя несколько десятков генераторов на яхте мощностью в пятьдесят миллионов лошадиных сил. А что, если они взорвутся?

— Ну, если они взорвутся, хотя я не думаю, что они могут взорваться, то взрыв столкнет Землю с орбиты или даже полностью уничтожит ее, — пожал плечами Уотерсон. — Могу к тому же добавить, что мы, разумеется, не выживем в такой катастрофе.

— Да нет, я это так, просто предположил... Но, Стив, насколько я знаю, в космическом вакууме царит ужасный холод. Наверное, трудно поддерживать тепло в корабле в такой ледяной пустоте?

— Во-первых, — улыбнулся Уотерсон, — я должен поправить тебя. Пространство само по себе не пустое и не холодное. Во-вторых, вакуум вообще не может быть ни холодным, ни горячим. Температура — это всего лишь свойство материи. Но само пространство не пустое — в нем в каждом кубическом дюйме содержится примерно один атом. А между нами и неподвижными звездами находится столько вещества, что мы регистрируем его спектр, как фон спектра звезд. Свет, который посылают нам звезды, доходит до нас с информацией о том, что содержится в пространстве, которое он преодолел — и там говорится о миллионах тонн кальция и натрия. Даже в столь незначительном объеме Солнечной системы, в ее «пустом» пространстве содержится примерно 125 000 000 000 граммов материи. С точки зрения астрономии это ничтожно мало, но, если ты помнишь, что один только грамм может выделить столько же энергии, сколько 10 000 000 000 граммов угля, то это оказывается не так уж и мало. А раз в пространстве есть материя, то оно может иметь и температуру, что и существует в действительности. Эта температура составляет примерно 15000 градусов. Поскольку большинство атомов в пространстве вырвалось с поверхности звезд и имеет ту же температуру, что была у них прежде. Так что, как видишь, пространство — ледяное пространство — более горячо, чем любое место на Земле! Единственная трудность состоит в том, что атомы слишком рассеяны в нем, поэтому средняя температура так низка, что мы вполне можем сказать — пространство холодное. Точно так же кусок льда может содержать больше тепла, чем кусок раскаленного железа, однако, я предпочел бы сидеть на льду.

— Теперь все ясно, — вздохнул Гэйл. — Я сам предпочел бы лед. Но... это интересно! Выходит, пространство не пустое и холодное, а чрезвычайно раскалено!

— Раз уж мы начали, то давай закроем этот вопрос, Дэйв, — ответил Уотерсон. — Да, пространство горячее, но одновременно и необычайно холодное. Средняя температура материи во Вселенной примерно равна миллиону градусов, так что пространство, которое имеет 15 000 градусов, на самом деле очень холодное. Температура внутри звезд равняется сорока миллионам градусов, что еще больше поднимет среднюю температуру. Но невероятно большое количество вещества в самом межзвездном пространстве снижает среднее число. Как ты помнишь, ближайшая к нам звезда находится в четырех с половиной световых годах, так что между звездами лежит такое обширное пространство, что все вещество в нем буквально размазано тончайшим слоем, и несколько точечных концентраций материи — звезды, — почти ничего не прибавляют к средней температуре. К тому же, в обширном космическом пространстве встречаются маленькие кусочки материи, остывшие до ужасно низких температур — всего лишь на несколько градусов выше абсолютного нуля. Но есть также куски материи потеплее, на которых может существовать водород и кислород в газообразной форме, а значит, и существовать жизнь. Мы называем эти куски планетами. Выходит, мы имеем диапазон температур от абсолютного нуля до сорока миллионов градусов тепла. Жизнь может существовать в пределах от 220-300 градусов тепла до 50 холода. По сравнению с диапазоном в сорок миллионов, имеющимся во Вселенной, это ничтожно маленький промежуток. Теперь ты понимаешь, насколько часто должны встречаться планеты с подходящей для «жилья» температурой? Но мы уже приближаемся к лаборатории, Дэйв. Я хочу познакомить тебя с Райтом, моим лаборантом, блестящим студентом и мастером на все руки. Это он собрал «Бартоломея» — так я назвал математическую машину, — а так же большую часть деталей яхты. Он сделал это при помощи тепловых лучей, иридиевого сплава и иных элементов. Он провел много времени, подбирая нужные сплавы. Корпус яхты сделан из вольфрама, иридия и кобальта. Он очень прочный и твердый. Он царапает стекло, прочнее стали и одновременно податлив, как медь. Раньше иридий стоил 250 долларов на унцию, но я научился делать сплавы куда более дешевыми. Так что скоро иридиевые сплавы станут дешевле натрия!

— Жаль, что полет был таким коротким, Стив, — вздохнул Гэйл. — Я хотел бы еще о многом спросить тебя. Где мы находимся? Я что-то не узнаю эти места.

— Мы в Аризоне... Гляди, вон там лаборатория.

— Что? В Аризоне? С какой же скоростью мы летели?

— Медленно, учитывая, что мы выходили в космос, но по земным меркам весьма быстро. Фактическую скорость трудно определить — ведь мы освободились от любых оков тяготения, поэтому я должен был следовать за Землей по ее орбите и за Солнечной системой. До Нью-Йорка примерно три тысячи миль, так что, учитывая, что мы летели часа полтора, то наша скорость равнялась тридцати милям в минуту или полмили в секунду.

— Ну, рекорд скорости самолета где-то четыреста двадцать миль... я имею в виду, в час, — протянул Гэйл. — Так что ты сейчас установил новый рекорд!

Они подлетели к низкому зданию, которое стало свидетелем строительства первого на Земле космического корабля. Плавный спуск постепенно превратился в пологий полет над самой землей, и, наконец, корабль медленно вплыл в открытые ворота ангара.

Райт помахал им рукой, но Уотерсон еще несколько минут не выходил, показывая все Гэйлу.

— Стив, ты выбрал для работы самое пустынное место. Но почему?

— По двум причинам. Во-первых, я искал место, где было бы тихо. А во-вторых, мне нужно было место, где я мог бы спокойно работать с атомной энергией, не боясь, что случайный взрыв разнесет весь город. Ты заметил кратер, мимо которого мы пролетали? Там я испытал первую пулю. Я перебрал с материей, положил туда почти миллиграмм... Но вылезай, я хочу показать тебе свою лабораторию. Она в ангаре. А завтра научу управлять кораблем.

Уотерсон первым направился к задней стене ангара, гладкой и металлической, где была маленькая дверка. Стена и дверь мерцали странно переливающимся сплавом иридия.

— Вот тут я сплю, — продолжал на ходу рассказывать Уотерсон. — Правда, тут очень тесно.