Танит Ли - Серебряный любовник (сборник)

Кловис говорил со мной целую ночь, пытаясь удержать от всего этого. Мы изрезали друг друга на кусочки своими языками, наши глаза стали красными, лица - белыми, и мы натужно смеялись. Но мы ни разу не упомянули имя Сильвера или наше отношение к нему. Полагаю, мы все еще друзья. Несколько дней назад мне доставили сто розовато-лиловых роз с запиской: "Я знаю, что ты примешь только абсолютно бесполезную вещь. Кловис."

Я все еще не могу понять, как он относится к Сильверу. Сильвер. Я теперь удивляюсь, зачем хотела тогда поменять это имя.

О, мой любимый.

Когда я, наконец, позвонила матери, она отозвалась на мой голос, как благосклонная королева, и пригласила меня пообедать с ней в Чез-Стратосе, в облаках. Она считает, что я хочу ее как-то использовать. Попытавшись это сделать, я вызвала бы у нее интерес. Она могла бы даже согласиться. Она не питает никакого уважения ни к закону, ни к бедноте, находясь во всех отношениях значительно выше и того, и другой.

Мне любопытно будет увидеть дом снова. Я очень нервничаю. Интересно, скажет ли мне лифт: "Привет, Джейн".

Интересно, обнимет ли меня мать или останется холодной, поможет ли мне или откажется? Может быть, я узнаю, наконец, ее истинные чувства ко мне.

Это, скорее, просто упражнение, не более того. Теоретически мой жизненный путь ясен. Возможно, мне придется идти по нему все сто тридцать лет. Учиться, приобретать опыт, взгляды, убеждения, друзей - и все это я возьму с собой в качестве багажа на флаер, когда придет пора увидеть его снова.

Я все же верю в то, что случилось. Потерять его совсем было бы невозможно, невероятно. Ведь гораздо проще сказать в серое гудение ночного города: "Любимый мой, любимый мой. Я увижу тебя снова."

Сложно устоять перед искушением начать книгу так же, как и Джейн, — с описания своей ранней жизни, с того, где я жила. Мать Джейн была богата, и многое, поведанное отпрыском богача, можно было предугадать заранее: путешествия, дом в облаках. Даже то, как Джейн появилась на свет: отобрана, физически выношена пять месяцев, аккуратно извлечена, доношена инкубационно и затем воспитана машинами — «Ускоренный метод». Ну а меня просто родили. Я была ошибкой. Моя мать, видимо, ясно дала это понять, подбросив меня Деду десятью месяцами спустя.

Я говорю «дед», но он не был моим дедушкой. Это был человек, с которым моя мать сама жила ребенком. Он что-то вроде вырастил ее, но потом, в возрасте пятнадцати лет, выкинул на улицу. Он был приверженцем религии апокалитов, строгим человеком, а моя мать постоянно попадала в различного рода неприятности: выпивка, наркотики — легальные и не очень, мужчины. Когда она отдавала меня Деду, она презрительно кинула: «Может быть, с этой у тебя выйдет лучше». Апокалиты были «милостивыми», поэтому приняли меня. Вот первые одиннадцать — двенадцать лет моей жизни, проведенные в грязно-белых развалинах дома на Вавилонском Бульваре.

Было довольно трудно. Сначала комната для малышей, которой я не помню, затем около двадцати девочек всех возрастов в одной сырой общей спальне. Крыша протекала во время дождя, а летом едва можно было заснуть из-за скребущихся и шебаршащих в стенах крыс. Три мрачных и скудных приема пищи в день в общем зале. Бессчетное множество молитв. Бог был чудесным существом, которое хотело, чтобы мы любили его, и посылало нам не только неотразимые искушения, которые мы обязаны были игнорировать, но и ужасающие несчастья: болезни, нищенство, землетрясения, пожары, — лишь чтобы проверить, любим ли мы его все так же. Но если мы теряли веру в Бога, Бог расстраивался, и тогда он мог отправить нас гореть в Ад на веки вечные. И я глотала все это вместе с отвратительной едой. Что еще я знала? В конце концов, Величайший приближался — День Гнева, когда Астероид, пойманный между Землей и луной за двадцать лет до того, рухнет на планету и уничтожит всех нас, как чуть не случилось в прошлый раз. Когда мы сбивались с пути, Дед вел нас ночью на ветхую крышу и показывал Астероид, восходящий зелено-синим и оплавившимся осколком над трущобами.

«Узрите око Божьего Ангела Разрушителя!» — возвещал Дед. Поверьте, ребятки, мы старались быть паиньками.

Раз или два были и толчки (один довольно сильный, мне тогда было пять), помогавшие нам не забывать. Места разрушений все еще видны по всему городу, за исключением благополучных районов, где все восстанавливается тут же после первых возмущений.

Полагаю, вырастая посреди всего этого, я свыклась. Жизнь была проста. Повинуйся Деду, люби Бога, жди Дня Гнева, когда мы, правые, будем на золотых крыльях унесены в райские кущи. Верила ли я в Рай? Возможно. Нет, не особо. Может быть, это странно: я верила во все плохие составляющие — в Ад, наказание, в ненадежное и мстительное божество, — но точно не в Рай.

Гораздо более сильное землетрясение произошло, когда мне было девять. Оно началось прямо перед рассветом. Я помню, как шла — мороз, на земле лежал снег, — и прислушивалась к обычным во время толчков звукам: скрипам, ворчанью балок и кирпичей, к сметенной и ссыпающейся пыли и к тому грохотанью под кроватью, что было похоже на грузовик, где-то на улице увеличивающий обороты двигателя. «А, это толчки», — подумала я и почти погрузилась снова в сон. Но тут грохот перерос в рев, матрас подбросило, и часть хлипкого потолка сорвалась вниз и с треском раскололась на полу дортуара между койками. Что-то даже задело мои ноги и отскочило, не поранив. Девочки начали кричать, я тоже. Мы бросились из комнаты и попытались спуститься вниз по лестнице, но несколько ступеней обвалилось. Тогда кто-то сказал, что нам нужно карабкаться вверх по шатким ступенькам к противоположному краю крыши, к прочной, гораздо лучше укрепленной части над комнатой Деда.