Яцек Дукай - Экстенса (сборник)

Фон Фаулнис положил руки на столешнице, характерным жестом опирая запястья о край стола; Ян Герман почему-то подумал о молитвенной концентрации хирурга перед очень сложной операцией.

— Герр Трудны, — начал эсэсовец, меряя собеседника взглядом светлых глаз из под слегка отклоненного высокого лба. — Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете.

Трудны приподнял бровь.

Фон Фаулнис скорчил презрительную гримасу.

— Ведь вам уже наверняка наболтали. Важный тип из Берлина. Имеет волосатую лапу. Странные, непонятные делишки. Ahnenerbe.

— Простите, не понял...? Наследие предков...?

Для того, чтобы обозначить цитату, штандартенфюрер поднял пустую рюмку.

— Исследовать пространство, дух, деяния и наследие северной индогерманской расы.

Трудны перепугался, что прямо сейчас будет втянут в диалектическую дискуссию, касающуюся идеологии нацизма.

— Боюсь, что, к сожалению...

Фон Фаулнис замахал рукой.

— Нет, нет, нет... Все это неважно, не обращайте внимание на лозунги, все это только внешнее. Я вовсе не собираюсь в праздничное утро заставить вас умирать от скуки.

Было неплохо узнать, огрызнулся про себя Ян Герман, допивая свою минеральную воду.

— В таком случае...

— Минуточку. НЕ так быстро. Вначале я скажу парочку слов, потом уже вы. — Эсэсовец снова уложил кисти своих рук на столе. — Вы слыхали про астролога фюрера? Ну естественно; ведь каждый слыхал. Ну, и что вы думаете? Что фюрер сошел с ума, правда? Только не отрицайте, это совершенно естественно. Впрочем, я и сам так считаю. И не будем вокруг этого строить театр. Только, зачем я вспоминаю об этом астрологе? Так вот, это наиболее бросающееся в глаза доказательство чуть ли не религиозной веры фюрера в существование и реальное могущество сверхъестественных сил. И оно не единственное; гляньте хотя бы на свастику, что это такое, если не магический символ, гаммадион? Он верит в магию, верит в многоуровневость и взаимопроникновение видимого и невидимого миров, верит в...

— В ночь, — буркнул Трудны.

Фон Фаулнис даже чмокнул, кивая головой.

— Вот-вот. Вы это прекрасно выразили. Замечательный умственный ход. Очень поэтический. Откуда это, из Бодлера?

— Возможно. Не знаю, не помню.

— Высовершенно правы. Адольф Гитлер верит в ночь. Только не будем себя обманывать, это ничто иное как только слепая, пустая и бессмысленная вера. Ему нужны штучки фокусников, непонятные словечки, великие идеи в готической атмосфере. Математика — это уже не для него. Вы же не читали Mein Kampf, ведь я не ошибаюсь? Ее никто не читал, кто не был обязан. Но тогда вы бы узнали хотя бы поверхностное мышление фюрера. Это совершенно лишенный способностей графоман, который дорвался до командования армиями. У меня имелась масса возможностей разговаривать с ним, так что я знаю. Он даже не размышляет как нормальный человек. Но как говорят, Божья воля проявляется самым невероятным путем. Не раз уже из самых ошибочных предпосылок делались совершенно правильные выводы. Именно таков генезис и моей группы. В данный момент я не говорю про Ahnenerbe, это всего лишь камуфляж; ведь и сам Гиммлер — это всего лишь недоделанный масон, гностик, каббалист, можно сказать — мистический розенкрейцер. Нет, я говорю о нескольких десятках молодых, интеллигентных людей, одаренных волей и скептицизмом настолько сильными, чтобы опереться на них, вопреки мнению большинства. Это совершенно пионерское предприятие. До сих пор во всей истории не было подобной группы, располагающей абсолютной поддержкой всего аппарата государства, причем, государства могущественного, охватывающего практически всю Европу. У нас имеются возможности, имеются оказии, имеется мотивация. Вы понимаете это, пан Трудны?

— Мой дом, — сказал тот.

Не поднимая рук со столешницы, фон Фаулнис развернул ладони с длинными, костистыми пальцами; это был жест успокаивающий, но в то же самое время выражающий превосходство полковника над его собеседником.

— Ваш дом. Да. Я здесь проездом, можно сказать, неофициально. И не провожу никакого расследования от имени Группы. Просто... услыхал, что вы упоминали о довольно-таки странных переживаниях, связанных с этим домом, история которого мне уже известна. Все это только сплетни, и они вовсе не заинтересовали бы меня, если бы в ней не участвовал еврейский элемент. Поскольку же я действую частным образом, не соотносясь с кодексом Группы, то могу себе позволить некоторую вольность. Я разговаривал с людьми, и вам наверняка будет приятно услыхать, что о вас не отзываются как о паникере, легко поддающемся обманам и верящем рассказикам, производимым бульварной прессой. В связи с этим, я еще более заинтересован. Я позволил себе пригласить вас сюда, чтобы непосредственно задать вопрос: Это правда?

— Что конкретно?

— Духи, разговаривающие на идиш?

— Емке, — буркнул Трудны.

— Ага.

— Но ведь он же был пьян!

— Это мой племянник, он вечно пьян. А вы думаете, зачем это я остановился именно в этом городе? Я не позволю высылать его на фронт, у него душа самоубийцы. Тут семейные дела, вы должны понять.

— Не верю.

— Что?

— Ну, наверняка это ваш племянник, герр штандартенфюрер. Только я не верю, будто слов этого алкоголика было достаточно, чтобы вы заинтересовались этим делом. В военное время количество сверхъестественных явлений, наблюдаемых самыми достоверными свидетелями, во много раз больше, чем в мирное время. Если бы вы только слыхали, какие истории рассказывают друг другу солдаты в окопах!

— Вы воевали.

— Двадцатый.

Эсэсовец кивнул.

— Красная зараза, — слегка наклонил он голову. — Увидав вас, я так и подумал.

— Рядовым, всего лишь рядовым был.

— Так скажите: правда ли это?

Ян Герман молчал.

— Сейчас вы размышляете над тем, а не соврать ли мне, герр Трудны. Я уже знаю, что это правда. Но скажите мне, пожалуйста: что еще?

— Ничего больше и нет.

— Да ведь есть, есть!

— Откуда это вам известно, герр штандартенфюрер? Ведь не от Емке же, не от него. Вы уже знали заранее. Откуда?

— Это не имеет значения. Это не имеет ни малейшего значения, герр Трудны. Теперь я жду ваших слов. Ваша очередь говорить. Так говорите. Дом.

Ян Герман размышлял над ценой лжи. Высокая, очень высокая. Он не понимал ситуации, не понимал фон Фаулниса. Это было нечто, существующее вне границ его собственного мира, из каких-то более мрачных глубин, чем мегасердце. Они разговаривали по-немецки, только у него складывалось впечатление, будто фон Фаулнис, помимо немецкого, пользуется неким тайным метаязыком, посредством которого между обычными словами передает Трудному сведения, которых тот никак не может понять. Эта Группа, die Gruppe... По каким-то совершенно непонятным причинам, это слово звучало чудовищно...