Сергей Герасимов - Единоборец

Вожак бросается на меня, но я успеваю увернуться, прыгнув в сторону. Большая масса подводит эту гориллу: он не может быстро развернуться. Его расчет точен: все роботы-партнеры используют мой мозг, значит, не обязательно драться с ними, достаточно просто побыстрее расколоть мою голову, и на этом схватка закончится. Но устрицы настолько глупы, что не могут понять даже это. Вожак умнее их, но одного ума на всех явно недостаточно.

Шестнадцать роботов-партнеров уже в комнате, двое из них стали слева и справа от меня, остальные дерутся с разных сторон. Я впервые управляю таким количеством партнеров, но у меня неплохо получается. Они очень хорошо слушаются команд, особенно если работают в четверках. Я убираю еще двоих на собственную защиту, они становятся со всех сторон от меня. Теперь я неуязвим. Вожак снова пытается пробить мою оборону, я бросаю на него еще двух партнеров сзади. Они вцепляются и висят на нем, как собаки на медведе. Вожак пытается их сбросить, но его верхние конечности уже неработоспособны: партнеры повредили плечевые суставы. Они сбивают его с ног и приканчивают уже на полу. Их движения мощны и точны. Это очень хорошие машины, только сейчас я вижу, насколько хорошие.

Вдруг я чувствую, что один из партнеров отключается. Это меня сразу сбивает, потому что я не могу руководить нечетным количеством этих машин. Вожак снова поднимается, сбросив нападавших. Теперь у него нет одной из рук и головы. Очевидно, он сейчас полностью переключился на управление с помощью спинного мозга. Голова, лежащая на полу, продолжает смотреть и видеть, а тело продолжает драться.

Он опять бросается на меня и в этот раз одна из его поврежденных лап все-таки успевает меня схватить. Компенсация давления срабатывает, но эта тяжеленная туша падает на меня сверху и начинает откручивать мне голову. Я держусь изо всех сил, но долго ведь я не выдержу. Не больше двух с половиной оборотов, после полутора уже начнут рваться связки и мышцы. Отключаю всех партнеров, кроме ближайшей ко мне восьмерки. Все восемь сразу же прыгают на нас сверху. Отличная куча-мала: сейчас на мне как минимум полторы тонны металла. Мое тело едва выдерживает этот вес.

Хватка вожака ослабевает. Я чувствую, как слабеют стальные пальцы. Наконец, мне становится легче. Я поднимаюсь и оцениваю происходящее. У меня осталось лишь восемь партнеров. Остальные уничтожены: они стали совершенно беспомощны, как только я перестал ими руководить. Итого нас девять. Против нас – четырнадцать устриц, причем некоторые из них уже повреждены. Нормальный расклад, учитывая то, что партнеры сильнее. Я снова бросаю их в бой. Мне лично уже ничего не грозит. Я могу сосредоточится на битве и веду ее со спокойствием стратега, сидящего в отдельном шатре и передвигающего по карте условные фигурки. Устрицы отступают. Вот уже уничтожены еще двое, еще один. Это уже не схватка, а избиение.

Я подхожу к оторванной голове вожака, которая до сих пор лежит на полу, среди осколков разбитой посуды. Поднимаю ее за волосы. Она тяжелая, весит килограмм тридцать, не меньше. В ней много металла.

– Может быть, мы прекратим это? – спрашиваю я. – Еще немного, и вы все умрете. Я могу вас отпустить.

– Нет, не можешь, – шипит голова.

Наверное, ей трудно говорить, потому что она не может использовать легкие. Ее голос едва слышен и похож на змеиное шипение.

– Почему?

– Потому что мы вернемся, чтобы выполнить задание. Мы ведь все равно не отступим.

– Ты ведь умная башка, – говорю я. – Достаточно умная, чтобы принять решение. Ты можешь остаться в живых. И они тоже.

– Нет.

– Жаль, – говорю я.

– Конечно, тебе жаль. Сейчас ты теряешь драгоценные секунды. Еще немного – и ты не успеешь ее спасти.

– Спасибо за подсказку, – говорю я, – это значит, что вы убили ее совсем недавно. Я постараюсь успеть.

Я швыряю голову на пол, и она катится, как металлический шар. Партнеры продолжают добивать устриц. Сейчас им почти не требуется моей поддержки: слишком большой перевес в силах. Некоторые из мертвых устриц уже начинают разлагаться, превращаясь в уйму сороконожек, эти механические твари копошатся и ползают, пожирая тела, не только свои, но и чужие, причем, каждая стремится сожрать как можно больше. На полу под нами разворачивается новая битва: тысячи металлических насекомых сражаются друг с другом за право жить и давать потомство. Эту гадость вполне можно назвать личинками устриц. А может быть, устрицы – это личинки этой дряни. Выглядит все это отвратительно и гадко. Они пытаются кусать за ноги и меня, но не могут прокусить кожу. Они невероятно прожорливы, и понятно почему: у них есть всего несколько минут, чтобы вырасти. Для этого нужно очень много энергии и очень много строительного материала. Они прогрызают даже столешницу перевернутого стола. Тех партнеров, которые упали и остались лежать, мне уже не спасти. Сороконожки прямо на моих глазах превращают их в ничто. Они ползут по стенам и выгрызают электророзетки, вытягивают провода и пожирают их так, будто это спагетти. Они уничтожают все, что имеет хотя бы какое-то отношение к технике, а за одно и многие другие вещи, например разбитую стеклянную вазу. Возможно, им нужно стекло или просто кремний.

Металлическая голова начинает кататься по полу. Это сороконожки катают ее туда-сюда, пытаясь обгрызть ее со всех сторон. Я не могу ее спасти. Не потому что не могу прогнать металлических насекомых, а потому что вожак сам выбрал смерть. Даже если бы сейчас я предложил ему жизнь, он бы не согласился. Поэтому через минуту от него не останется ничего. Сороконожки выкатывают голову прямо мне под ноги. У нее уже нет глаз и большей части кожи. Голова тихо кричит от боли. Я вижу, как судорожно сокращаются оставшиеся мышцы. Остаточный инстинкт самосохранения. Отвалилась нижняя челюсть и блеснула полукругом идеально ровных зубов. Целая куча сороконожек бросается на голову, и я больше ничего не вижу. Но, на самом деле, это не совсем смерть. Это переработка и преобразование в новый организм, имеющий встроенную видовую память, но лишенный памяти индивидуальной.

Битва закончена. Я проверяю оставшихся партнеров. Их пятеро, и все имеют серьезные повреждения. Эти роботы больше не смогут драться. Не смогут драться хорошо, я имею в виду. Если будет нужно, они еще отдадут за меня свои жизни. Но сейчас они не нужны. Я приказываю им уйти, и они уходят.

Сороконожек стало гораздо меньше, а те, что остались, двигаются медленно, раздутые, как мешки. Большинство из них уже сожрали друг друга. Когда этих тварей останется семнадцать, они прекратят есть и расползутся по тихим и темным углам, чтобы созреть, окуклиться и дать потомство.