Роберт Уильямс - Пропавший линкор

— Джон…

— Да, дорогая?

— Я… Я была Пег…

— Что?!

— Я была Пещерной Пег. Я видела шкуру медведя и большую пещеру с людьми. И я видела твою схватку.

Рэнд едва расслышал ее. То, что она видела тот же сон, было немыслимо, невозможно. Вот оно, доказательство, что сон — это вовсе не сон. Это — действительность. Все это было реальным. Была ли она перевоплощением Пещерной Пег? Или просто Джонни Рэнд и Пег нащупали перекинутый через пропасть времени мостик? Этого Рэнд не знал. На эти вопросы должны ответить философы, ученые и психологи. Но если Дженни была Пег, то что относительно Пекоффа? Он что, тоже был в чьем-то теле? Рэнд осознал, что глядит на нож, торчащий из-под тела Пекоффа. Его привлекла рукоятка ножа. Она была не из кости, как ручки разделочных ножей, которые он держал на кухне. Рукоятка этого ножа была сделала из полосок сыромятной кожи. Рэнд вытащил нож. Это был кремневый нож. Вовсе не кухонный нож. Нож из кремния, с тщательно оббитыми краями, принадлежавший пещерному Рэнду.

Рэнд вертел его в руках, на обращая на капавшую с него кровь. Оба санитара, не отрываясь, глядели на него. Им он казался вампиром, ласкающим орудие убийства.

— Нож Пещерного Рэнда! — выдхонул Рэнд. — Пекофф убит каменным ножом, принадлежавшим Пещерному Рэнду.

Он почувствовал боль в плече. В левом плече. Боль была почти нестерпимой. Рэнд повернул голову и посмотрел на плечо. Рубашка промокла от крови, медленно вытекающей из раны на левом плече.

— Я думаю, — медленно проговорил Рэнд, — я думаю, мы получили доказательства.

— Он что… мертв? — шепнула Дженни, кивнув на тело Пекоффа.

— Да.

— Что произошло?

— Они говорят… — Рэнд кивнул на санитаров. — Они говорят, что его убил я.

— О-о!..

Дженни тоже понимала, что это значит в двадцатом веке. Довольно долго она молчала, но, наконец, заговорила.

— Что же мы будет делать?

Рэнд тоже думал об этом. И нашел решение. Было лишь одно, что он мог сделать. Он не знал, хочет ли этого Дженни, но знал, что сделает это.

Для начала он положил кремневый нож, взял стальные кухонные ножи и шагнул с ними к санитарам. Те побледнели. Они подумали, что он хочет убить и их.

— Я собираюсь отпустить вас, — сказал Рэнд.

Он перерезал веревки. Когда санитары выходили из парадной двери, то были похожи на призраков, удивляющихся тому, что вдруг оказались живыми.

Рэнд посмотрел на Дженни. Где-то на улице санитары уже наверняка рассказывали свою историю полицейским. Через несколько минут завоют сирены. В парадную дверь станут стучать. Потом выбьют ее.

Рэнд взял со столика четыре запасных баллончика с закисью азота. Одного баллончика было достаточно для человека. Он подсоединил резиновые трубки ко всем четырем и взял две маски.

Дженни неотрывно глядела на него.

— Это единственный выход для меня, — сказал Рэнд. — Я попаду в тюрьму или в психушку, если останусь здесь.

Дженни медленно кивнула.

— Ты хочешь пойти со мной? — спросил он.

Наступило молчание. В заплаканных глазах жены Рэнд вдруг заметил робкую улыбку.

— Я согласна, — ответила она.

— Обратной дороги не будет, — предупредил ее Рэнд.

— Я не хочу возвращаться, — сказала Дженни. — Я хочу пойти с тобой.

Он положил маску ей на лицо. К тому времени, когда завопили сирены, они оба уже уплывали куда-то вдаль. Сирены были лишь смутными звуками исчезающего мира. Стук в парадную дверь они уже не услышали. В газетных статьях это было названо убийством и совместным самоубийством. Городские детективы, обследовав каменный нож, найденный рядом с тремя телами, заявили, что это, несомненно, индейский раритет. Детективы долго искали два стальных ножа, о которых заявили санитары из больницы, но так ничего и не нашли.

Для газет это было неплохой сенсацией. Она продержалась несколько дней, затем постепенно была забыта. Если бы с этой историей была связана какая-то тайна, то сенсацию поддерживали бы еще какое-то время. Но никакой тайны не было.

Было лишь простое убийство и двойное самоубийство. Об этом можно было писать пару дней. Но уж никак не дольше. Но это была всего лишь «сенсация на один день»…

…Снаружи пещеры медленно расцветал закат великолепным букетом роз всевозможных оттенков. Розовый и жемчужный закат на светлеющем небе. Пещерный Рэнд понюхал утренний воздух и повернулся к стоящей возле него женщине.

— А какой тут запах, Дженни! — воскликнул он.

— Разумеется, дорогой, — ответила она. — Тут нет ни малейших следов бензинового угара, угольного дыма и прочих прелестей. Только сладкий утренний воздух.

Они стояли у входа в пещеру, любуясь рассветом.

— Я назвал тебя Дженни? — с озадаченным выражением лица спросил Рэнд. — Почему я назвал тебя Дженни? Тебя же зовут Пег.

В голове у него промелькнули призрачные воспоминания.

— Пег или Дженни — какая разница? — поинтересовалась женщина. — Мне почему-то кажется, что я — одновременно и та, и другая.

Солнечный свет, брызнувший с неба, засверкал на двух ножах, которые Рэнд держал в руках.

Стальные лезвия засверкали, точно огонь.

— Пойдете на второй хребет, — объявил шериф двум своим помощникам. — Если он попытается пройти там, задержите его. Но помните: мы должны взять его живым, если это вообще возможно.

Я расслышал лишь половину того, что говорил шериф. Мое внимание было отвлечено собаками в Десятимильной долине под нами. Я их не видел, но слышал, как они лают в зарослях кедровника. С медлительным, мрачным лаем они искали потерянный след. По середине долины бежал ручей. Вероятно, Томми Сонофагун пересек его и сбил ищеек со следа. Томми был идиотом, но у него хватало звериной хитрости, чтобы сбить со следа свору гнавшихся за ним гончих.

На самом деле его звали не Томми Сонофагун. Звали его Томми Бриттен, но бездельники, вечно ошивающиеся в закусочной Брока, научили его говорить, что его зовут Томми Сонофагун. Им казалось, что это забавно.

Мы с шерифом глядели, как двое помощников топают вниз, в Десятимильную долину, и потеряли их из виду, когда они уже добрались до склона противоположного хребта. Вдоль того хребта тянулись стальные опоры высоковольтной линии электропередачи, а потом спускались вниз и пересекали долину. Эта линия передавала ток от большой плотины, расположенной милях в двадцати на север. Когда началась война, слегка опасались, что вражеские агенты могли повредить эту линию, но шериф большую часть времени проводил на холмах, охраняя ее.