Уэйн Барлоу - Экспедиция. Письменный и художественный отчёт о путешествии на Дарвин IV в 2358 году н. э.

Самок мешкоспинов никто никогда не видел. Это – моё представление о том, как она может выглядеть, выкопанная из подземной камеры, в которой проведёт всю свою оставшуюся жизнь.

После рукопожатия мешкоспин переместился так, чтобы его клюв оказался над стеблем. Когда они выровнялись по отношению друг к другу, оба рта открылись, и большое существо излило струю прозрачной жидкости в ожидающий её рот внизу. (Более позднее исследование показало, что эта жидкость была разрушенным материалом «моря».) Это заняло около трёх минут. Всё это время по пустеющему спинному мешку мешкоспина пробегали волны своего рода перистальтических сокращений.

Когда мешок совершенно опустел, оба рта резко закрылись в унисон. Ласки рук начались вновь и продолжались в течение примерно десяти минут. Затем я заметил движение на земле прямо под плоским хвостом мешкоспина. Там появилась маленькая ямка, и мне показалось, что я могу разглядеть в ней трубку с блестящими губами. В этот момент я пришёл к выводу, что подвижный мешкоспин был самцом, потому что большой фаллос выполз наружу и проник в круглое углубление. Этот орган полностью отличался от стандартных половых аппаратов, которые я видел на Дарвине IV: это была жёсткая трубка вместо повсеместно встречающейся раскрывающейся трубки, которой обладает большинство животных. И, что ещё важнее, это выглядело материальным доказательством существования у этого вида двух полов.

Сохраняя молчание, мешкоспин спаривался со своей невидимой партнёршей. Само по себе спаривание продолжалось примерно пятнадцать минут, и в течение этого времени я неистово делал зарисовки. Также я связался с центром контроля «Орбитальной звезды», чтобы объяснить, что делал и почему в настоящее время не штурмую самое сердце «моря». Никого на орбитальном судне надо мной это не заинтересовало, и мне сказали, что я могу оставаться там столько времени, сколько мне было нужно, чтобы закончить наблюдения.

Завершив свой труд, мешкоспин извлёк свой спавшийся орган и осторожно присел, чтобы не повредить торчащий стебель. Его морщинистые бока поднимались и опускались, и он выпускал большие облака пара из своего тяжело дышащего клюва. Постепенно успокоившись, животное оставалось неподвижным на протяжении примерно двух часов. Я предположил, что оно дремало. Конечно, это была наилучшая возможность нарисовать животное, о какой я только мог мечтать, и я в полной мере воспользовался ею.

Когда существо проснулось, оно поднялось на ноги и потянулось – его мускулы при этом дрожали. Я почти мог слышать, как его суставы встают обратно на место. Вполне предсказуемо оно перешло к соседнему стеблю, и в течение следующих тридцати минут в точности повторило свои действия.

Через два часа, когда небо с наступлением сумерек начало розоветь, мешкоспин усердно совокуплялся уже с третьей самкой. Я не очень-то стремился начинать своё путешествие в странную и незнакомую экосистему в темноте, поэтому приготовился вести наблюдения в течение ночи.

За следующие шесть часов мешкоспин совокупился с оставшимися тремя зарывшимися самками. Когда настала полная темнота, я увидел, что его биологические огни загорелись мягким светом. Наблюдая за существом, которое, наконец ушло в темноту, я вновь задался вопросами об одиноких существах, зарытых во влажную почву. Выбирались ли они когда-нибудь на поверхность, или же вся их жизнь проходила под землёй? И на кого они были похожи?

Ответы на эти вопросы должны были ждать своего часа, потому что рассвет застал меня мчащимся над пока ещё неизведанным пространством колониального существа, которое было живым «морем» Дарвина IV.

Через несколько недель я вернулся на место спаривания мешкоспина и обнаружил, к своему восторгу, что земля была достаточно сухой, чтобы позволить провести точное исследование приборами того, что находится под её поверхностью. Из этих шести самок четыре были беременными, судя по интенсивным двойным показаниям, которые я получил при их исследовании. Какое-то неизвестное бедствие унесло жизнь одной из этих шести особей: посмотрев повнимательнее, я заметил, что её выступающий ротовой стебель был сухим и сморщенным.

Результаты моих исследований также дали представление относительно облика самок – представление, которое позже подтвердилось при открытии мёртвой самки, которая была выкопана из своего дома предприимчивым хищником. Закопавшиеся в землю животные напоминали свои мужские аналоги, но с несколькими существенными отличиями: самки были длиннее и обладали роющими плавниками вместо столбовидных ног. Также у них отсутствовал большой мешок, который был таким нелепым украшением спины самца. Плавники, очевидно, позволяли животным выкапывать жилые могилы, которые они населяли. Я пробовал представить себе крупных существ, которые, выкопав для себя ямы, переворачиваются на спину и засыпают себя землёй, потому что именно в таком положении они остаются большую часть своей жизни. Когда стихии уплотняют почву вокруг них, наружу остаются высунутыми лишь их торчащие вверх ротовые стебельки – место отвода тепла, которое служит маяком для самцов.

Как ни странно, за остальные полтора года нашего пребывания на Дарвине IV эти самки так и не принесли потомство. Наша последняя проверка показала, что у них всё в порядке с беременностью, и мы могли лишь предположить, что их беременность была очень долгой.

КАРТИНА XVIII. «Практически никакая сила природы не могла повредить такому существу».

На следующий день после встречи с мешкоспинами я намеревался исследовать обширное Амёбное море, надеясь встретиться с существом, которое мы все видели на спутниковом снимке номер 848.28. Казалось практически невероятным, что можно упустить из виду такое большое существо или его родственников.

Как я понял позже, для начала этого предприятия я мог бы выбрать день и получше: всю ночь облака становились всё гуще и гуще, и в разгар утра было всё ещё довольно темно. Включив лампы в каюте, я запустил проверку систем, ввёл курс в навигационный компьютер, закрепил СД (смотровой дисплей) на наклонном стеклянном окне кабины и снял ’конус с «парковки». Я начал движение; подо мной раскинулась тускло поблёскивающая поверхность Амёбного моря. Фактически же это не было ни «амёбное», ни «море»: эти знакомые термины были использованы для того, чтобы придать комфортное ощущение чего-то знакомого чему-то столь резко чуждому. Единственное «море» Дарвина IV – это на самом деле скорее пустыня в традиционном смысле этого слова – место с малым количеством осадков, суровое и негостеприимное. Тем не менее, жизнь здесь представлена в изобилии, тяготея главным образом к нижней части области наружной мембраны. Под резиноподобной поверхностью находится невероятное количество симбиотических организмов, живущих в составе матричной колонии и служащих её потребностям на правах собственности. Глядя вниз, я мог различить многочисленные слои светящихся существ, взвешенных в геле, а разнообразие их размеров и форм было таково, что составление их полного каталога стало бы делом целой жизни.