Антон Ульянский - Путь колеса [Роман]

Контролер разлучил их. Он направил Ормона к главному администратору, а молодого проводил в третий класс и прицепил ему жетон № 641.

Ормон, едва отдохнув, отправился по коридорам изучать свою паству. Он начал с салона первого класса. Здесь находились фигуры первого плана, обещанные «Стиксом»: сенатор, актриса, промышленники. Не хватало ученого, потерявшего зрение.

Сенатор был старик с просветленным лицом. Он направлял разговор в группе мужчин. Он умел делать разговор занимательным. Они достигал этого простым способом. Он знал много людей с большим официальным положением, и если его слушатели, занятые своими мыслями, делались рассеянными, достаточно было назвать какое-нибудь крупное имя, чтобы они взбадривались. В обычное время Ормон счел бы его болтливым. Но матовый экран над его головой с черной точкой вблизи американского берега делал его скорее величественным. Возможно, что он показывал пример, как надлежит умирать джентльмену: с улыбкой и не теряя нити разговора.

Ормон пересел в угол, где была актриса, желавшая уйти со сцены в расцвете красоты. Он подумал, что она могла бы это сделать еще десять лет назад. При ней были провожатые, и один из них с маленьким съемочным аппаратом на груди. Ее уход переносился на пленку. Она сожгла в камине какое-то дорогое ей письмо, и так как оператор не успел снять этот момент, она повторила тот же номер с обыкновенным куском бумаги.

Промышленник, пришедший к идее самоубийства философским путем, оказался грубым человеком с приемами аукциониста. Войдя в салон, он оглядел стены, провел пальцем по карнизу и с хохотом объявил:

— А ведь бордюрчик-то срезали!..

И объяснил, что прежде тут были шелковые обои и золотой бордюр, которые конечно вывезены. Он считал это надувательством со стороны «Стикса», обещавшего клиентам всю прежнюю обстановку.

В верхнем салоне церковный проповедник ораторствовал перед группой самоубийц второго класса. Ормон подошел послушать.

Проповедник развивал собственную теорию колеса. Он говорил, что колесо послано богом не за грехи Америки, что Америка страдает лишь рикошетом, ибо колесу надо совершать полные обороты, чтобы лучше разбежаться и как следует поработать в Европе и Азии. Он кончил призывом к слушателям разойтись по домам.

— Кто верит в бога, — кричал он, — тот уйдет отсюда вместе со мной…

Он не давал аудитории уснуть. Он вырывал отдельных людей из толпы, требовал от них ответа.

— Вы верите в бога? а вы? а вы?

Большинство избегало отвечать на этот вопрос. Ормон, когда вопрос был задан ему, сказал:

— Я верю в общую гармонию.

— Это все равно, — обрадовался проповедник. — Вы на правильном пути. Мы поймем друг друга. Дайте мне вашу руку.

Ормон протянул ему руку, и проповедник пожал ее. Затем он закричал: «За мной!» и двинулся к выходу, пламенно оглядываясь на толпу и таща Ормона за собой. Только в коридоре Ормону удалось отцепиться от него и выяснить недоразумение.

Он поднялся в третий класс. В общих комнатах люди стояли у окон, лежали на кроватях, молились богу, принимали пилюли, раскладывали пасьянсы, брились, выдавливали прыщи. Они смотрели друг на друга как пассажиры дальнего следования, с умеренным дружелюбием и в меру откровенничая. Пьяных было не больше, чем при обычных людских скопищах, хотя «Стикс» в этом отношении никого не стеснял. Люди, игравшие в карты на деньги, не скрывали желания выиграть. О самом главном не разговаривали. Приличия соблюдались. Неотесанный субъект, совавший окурки в цветы и плевавший на пол, вызывал неудовольствие, ибо как будто показывал, что приличия не нужны при столь исключительных условиях. Женщин было немного, и совсем мало — молодых женщин.

Ормон недоумевал. Он ожидал увидеть неудачников с собачьими глазами и в чужом платье, но увидел лица, скорее внушавшие ему робость. Его пугало, что они были так обыденны. Их выдавали только взгляды в направлении черной точки на экране. Он старался втиснуть этих людей в газетные столбцы рядом с фамилиями и адресами и с неудовольствием видел, что они там не умещаются.

В третьем классе было шумно. Контролер ловил безбилетного самоубийцу, проникшего в «Стикс». Практический деятель, обещанный рекламой, убеждал людей оставить свои безумные намерения.

— Ребята! — кричал он. — В чем дело? Откуда такая крайность? Как глупо умирать, когда строительные конторы нуждаются в рабочих. То самое колесо, от которого вы ждете гибели, может дать вам работу. Объявляю, что те, кто захочет уйти со мной отсюда, получат от меня записки и будут немедленно приняты на работу.

Он покричал десять минут и увел с собой двоих.

Гораздо меньше успеха имел больной с прогнившими внутренностями, не желавший умирать. Он был нанят «Стиксом», чтобы на нем другие видели, как надо цепляться за жизнь. Он сам рассказывал свою историю и прославлял жизнь, заражая воздух зловонием. Ормон постоял около него минуту и отошел, боясь, чтобы не повторилась та же история, что и с проповедником. Неотесанный субъект, стоявший тут же, громко советовал больному покончить с собой в спешном порядке.

— Это грубо, — сказал ему Ормон, радуясь случаю начать пропаганду. — Он прав. За жизнь надо держаться до последнего дыхания.

Тот отмахнулся:

— Этому человеку не за что держаться.

Неотесанный субъект сам хотел разговаривать. За день перед этим с ним случилась забавная и необъяснимая история: под ним обрушилась кровать. Обрушилась в тот самый момент, когда он готовился в последний раз в жизни испытать плотские наслаждения. Между тем, чтобы разыскать женщину, он приехал из другого города и потратил много хлопот.

— Не знаю, как ты, старик, — сказал он Ормону, — а я перед смертью решил разыскать свою бабу. Я хотел проститься с жизнью как следует. А что получилось? Кровать — провалилась. Я выскочил на улицу. Теперь мне смешно, тогда мне было страшно. Объясни, что это может означать?

Философия Ормона не годилась для таких случаев. Он промолчал и прошел дальше. Рядом с собой он увидел молодого человека, красивого, здорового, с измученными глазами. Он сидел в кресле и разглядывал жетон в петлице своего пиджака. Там был его номер — 807 — и над ним девиз «Стикса».

— Жизнь прекрасна! — прочел он вслух, устало и без иронии.

— Жизнь прекрасна! — повторил за ним Ормон, но с горечью, ибо считал этот тон более подходящим для самоубийцы.

Восемьсот седьмой поднял голову и с сомнением прислушался к его голосу.

— Мне жаль, что мошенники из «Стикса» испоганили эти слова, — сказал он, — но сами по себе они совершенно справедливы. Жизнь действительно прекрасна.

— В таком случае, зачем вы здесь?

— Есть причины…

Ормон приступил к делу. Он назвал себя и истинную цель своего прихода в «Стикс», расспросил молодого человека о его жизни, рассмотрел вопрос о самоубийстве с философской стороны, двинул в ход статистику.