Александр Лучанинов - Где они все? (СИ)

Когда Чип доковылял до своего убежища, рана на ноге уже перестала кровоточить и только изредка напоминала о себе всплесками ноющей боли. Бутч, конечно, сделал все, что было в его силах, чтобы остановить крепкого, шестнадцатилетнего парня, но этого оказалось недостаточно.

Поднимаясь по знакомым скрипучим ступенькам, Чип предвкушал вожделенные мгновения спокойствия, которые подарит ему его старый, пыльный друг, но обнаружил, кое-что необычное и весь запал тут же улетучился.

Как и все аутисты, он был педантом в определенных вещах, и, покидая свое убежище, всегда плотно закрывал входную дверь, чтобы ни ветер, ни случайно пробегавшая мимо бродячая собака не потревожили идиллию, которую он так тщательно выстраивал годами в своем Храме. Но сейчас она была слегка приоткрыта, а, значит, кто-то нарушил стерильность и святость этого места.

Неприятная дрожь пробежала по всему телу Чипа, это было ледяное дуновение надвигающейся беды. Глядя на слегка приоткрытую дверь, краска на которой вздыбилась от возраста и солнца, парень знал наверняка, что за ней его ждет очередное разочарование этого, бесконечного в своих попытках сломить и раздавить его, дня.

Храм Фантазий был не просто осквернен, он был практически полностью разрушен, изуродован актом бессмысленного вандализма, которые так присущи подросткам из неблагополучных или чересчур благополучных семей. Все игрушки были разбросаны как попало, большинство сломаны, а некоторые и вовсе отсутствовали. На северной стене комнаты красовалось огромное, уродливое граффити, изображавшее, скорее всего, название какой-то банды, стаи, в которые любят собираться дикари ради повышения шансов выжить в бетонных джунглях. Пол был усеян белесым ковром из окурков, а в углу возле окна лежала куча человеческих экскрементов.

Чип вышел в центр всего этого хаоса и посмотрел на валявшегося под ногами солдатика. От него оторвали голову Барби и теперь из необычной, интригующей, молчаливо хранящей свою загадочную историю, игрушки он превратился в скучного пластикового вояку, каких можно найти в любом детском магазине.

Благодаря грубому росчерку аэрозольного баллончика с краской, и спущенным до колен штанам единственный и лучший в мире друг снова превратился в обычное заброшенное здание, серую и неприметную развалину без единой капли шарма и уникальности.

Чип медленно опустился на колени, подобрал покалеченного солдата своей личной армии и сжал его с такой силой, что крохотный штык-нож, висевший на поясе вояки, впился в ладонь и проколол кожу до крови.

Мальчик испытал первый в своей жизни приступ застилающей глаза и практически неконтролируемой ярости. В глубине души он всегда боялся, что рано или поздно превратится в своего отца. И вот этот день настал, первый шаг на пути к бесконечному саморазрушению.

Вместе со своей свитой и храмом Чип потерял последние остатки веры в людей. Он потерял тот якорь, который удерживал его от свободного полета в пропасть жестокости, так тщательно с малых лет взращиваемой в нем Биллом. А на дне этой пропасти его ждал зверь. Дикий и нецивилизованный, он живет в каждом из нас и иногда заставляет совершать такие же дикие и нецивилизованные поступки.

Лишившись последних путей к отступлению, Чип решил, что, несмотря на все крики его интуиции об опасности, он вернется домой (ведь больше идти ему было некуда) и встретится с Биллом лицом к лицу. На этот раз он посмотрит своему страху, своему отцу в глаза и, наконец, ответит насилием на насилие.

Дуглас-младший сидел на диване и бездумно пялился в экран телевизора. Бутылка бурбона, которую он держал в руке, уже давно опустела, а за второй идти не было ни сил, ни желания.

«Опять пьешь? — старина Билл представлял, что бы сказал его отец, увидь он его сейчас. — Посмотри на себя, ты, кусок собачьего дерьма. Разве таким я тебя воспитывал? Расплылся по дивану, и сопли жуешь, как баба. Мало я тебя порол, что ты таким уродом бесполезным вырос, да еще и сынка такого же породил. Смотреть тошно».

Дуглас-старший всегда был недоволен своим сыном. Будучи человеком старого покроя, он часто говорил, что дети должны воспитываться в строгости и армейской дисциплине, иначе из них непременно получаются лентяи и хиппи. Единственными эффективными методами воздействия на детский неокрепший ум он считал суровый голос, увесистый подзатыльник и ремень с пряжкой. Никаких пряников, только кнуты.

«Я еще выращу из тебя настоящего мужика» — постоянно повторял Дуглас-старший, вбивая в сына очередную житейскую мудрость. Но Билли, вместо того, чтобы перенимать самые лучшие качества своего отца (а таких было совсем немного) учился как правильно бить, не оставляя синяков, и как губка впитывал все нюансы плохого воспитания.

Повзрослев, Билл, вместе с чрезмерной агрессивностью и фальшивой мужественностью, приобрел множество комплексов и неиссякаемое чувство вины. Ему постоянно казалось, что Дуглас-старший своими побоями готовил его к какому-то очень важному испытанию, с которым он должен столкнуться во взрослой жизни. Что вся та боль и шрамы на заднице — своеобразная закалка перед грядущим. Но никаких явных вызовов жизнь Биллу не бросала, и с каждым годом он все больше и больше убеждал себя, что завалил тест, пропустил свою битву, а это, в свою очередь, еще больше подпитывало чувство вины перед отцом, вложившим так много сил в его подготовку.

Но теперь, его мнение кардинально изменилось. Сидя перед телевизором и разглядывая переливы пустой бутылки, он думал о Чипе и о том, что болезнь сына и есть то самое жизненное испытание, а он к нему оказался совершенно не готов. А еще он думал о том, что будь сейчас Дуглас-старший жив, то он непременно бы хохотал и злорадствовал, узнав, что его непутевый сынок породил на свет еще более непутевого внука.

Чип не хромал. Его походка была тверда и на редкость ровна, как для человека с прокушенной ногой. Он шел по подъездной дорожке к своему дому, крепко сжав кулаки, и не видел перед собой практически ничего. Красная пелена священного гнева застилала глаза и заглушала гром где-то там, под правым виском.

«Беги, если хочешь жить! Беги!»

Но Чип не собирался отступать, с него хватит. Он точно знал, что если сейчас пойдет на попятную, развернется и убежит, как велит ему голос в голове, то так на веки и останется в плену своих страхов, в тюрьме, построенной всеми этими жестокими людьми специально для него, в своей личной камере смертников.

Звук открывающейся входной двери выдернул Билла из пучины самоедства и сожалений.

— Ты где был? — рявкнул он, не вставая с дивана. — Разве я разрешал тебе выходить из дому?