Александр Лучанинов - Где они все? (СИ)

Пока Букер размышлял о философской подоплеке конца света, «Форд» пронесся под большим дорожным знаком с надписью: «Исторический округ Бруквиль»

Во второй половине дня небо затянуло плотной стеной почти черных, полных влаги туч. В глубине этой бесформенной массы то там, то тут вспыхивали огни молний, предвещая сильную грозу. И когда первые крупные капли дождя, наконец, обрушились на землю, Букеру это совсем не понравилось.

— Мне это совсем не нравится, — пробурчал он, съежившись на пассажирском сидении и покрепче перехватив зонтик, который постоянно норовил вырваться на волю, подхваченный потоками встречного воздуха.

Казалось бы, ехать в автомобиле с зонтиком в руках — очень странное занятие, но только не тогда, когда из крыши этого самого автомобиля вырван довольно крупный кусок, а снаружи льет как из ведра.

— Ты можешь пересесть назад, — ответил Норман.

— Нет, — отрезала Рита, — он наказан и остается сидеть там, где сидит.

Все снова замолчали. Капли дождя барабанили по остаткам крыши и, ведомые потоками воздуха, собирались в тонкие струйки. Затекая через дыру в салон, они капали на зонтик, к счастью Букера оставленный его ныне покойным напарником в бардачке, и, скользя по водостойкой ткани, стекали под ноги. Время от времени, Генри на ходу открывал свою дверь и неловко вычерпывал собиравшуюся под ногами воду. К слову, пассажирская дверь тоже была не в лучшем состоянии, как и весь «Форд» в целом. После короткого визита в родной город Риты, Бруквиль, на нем добавилось еще несколько крупных вмятин и две дыры, одна в крыше, а вторая в переднем крыле, со стороны водителя. Иногда, когда автомобиль подпрыгивал на очередном ухабе, изогнутый край остатков крыла начинал тереться о шину и та в ответ жалобно скрипела.

— А я все равно не согласен, — возразил Букер, перегоняя ботинком воду через порожек на улицу, — Тебя предупреждали, что так будет. Норман тебе еще в больнице сказал, что шансов очень мало. Но нет, не хочу слушать умных людей, хочу лезть в самое пекло. Сколько население твоей деревни, две тысячи, три? И все против нас. Что мне оставалось делать?

— Можешь даже не пытаться. Убил моих родителей — сидишь мокрый.

На удивление, Рита умудрялась сохранять хорошее расположение духа, несмотря на то, что каких-то полчаса назад она собственными глазами видела, как Генри превратил ее пожилых отца и мать в кровавое месиво, при этом продырявив крышу «Форда». А еще она видела, что люди, которые растили ее, воспитывали, меняли подгузники, провожали в школу, и были ей дороже всего на свете, вместе с остальным малочисленным населением Бруквиля превратились в безмозглых, покрытых волдырями, зомби.

— И вообще, уж кого здесь и надо жалеть, так это меня, — Генри с раздражением топнул ногой по лужице и захлопнул дверь.

— Это почему еще?

— Да потому, что у тебя хотя бы были родители. Вон, даже у Нормана они были. Правда, папаша его оказался сумасшедшим путешественником во времени, а мамашу он заживо в собственной квартире замуровал, но все-таки они были. А я вот, например, детдомовский и как конец света, так мне спасать некого. Приходится всех подряд…

— Ой, ой, ой, — Рита изобразила поддельный плачь и кулаками потерла глаза, будто вытирает слезы, — Развел тут мелодраму. Родителей у него не было… Зато тебе нечего терять, некого оплакивать.

— Будьте так любезны, — Норман отвлекся от дороги, которую за сплошным потоком разбушевавшегося дождя было уже практически не разобрать, и бросил строгий взгляд сначала на Букера, а затем на Босси, — прекратите ссориться. Ведете себя как малые неразумные дети. Мисс Босси сказала верно, Генри не может понять горечь ее утраты, потому, что не имел того, что было у нее. Но в свою очередь она сама должна понять, что он стрелял не в людей. Судя по состоянию их тел, болезнь одержала над ними верх, и это она причина утраты. А теперь, попросите друг у друга прощения и не мешайте мне вести автомобиль. Дорогу плохо видно, коэффициент полезного действия нашего единственного дворника крайнем мал.

Пристыженные Моррисом, спорщики замолчали, выжидая, кто же первым сделает такой сложный шаг. Им оказался Генри.

— Ладно, — промямлил он, не выдержав томительной тишины, — прости, что застрелил твоих родителей.

Рита немного поколебалась, а затем просунула в решетку, отделявшую заднее сидение, мизинец.

— Хрен с тобой, Букер. На следующей заправке можешь пересесть ко мне. Но не раньше.

— Спасибо, — он кивнул и пожал своим мизинцем ее, так как обычно это делают дети.

— Мне любопытно, Генри, — видя, что конфликт сошел на нет, вмешался в сакральный акт примирения Моррис, — почему ты скрывал что рос без семьи?

— Почему скрывал? — удивился Букер, — Ты не спрашивал, а мне как-то было не до этого. Или ты думал, что я с наскока заору: «Норман Моррис, вы арестованы! Кстати, я детдомовец»?

— Когда ты рассматриваешь ситуацию под таким углом, я вынужден сказать — нет.

— Да не парься, это же у тебя спасение мира — дела семейные и все вокруг тебя и твоего шизанутого папашки вертится, а я так, под шумок, кусочек славы урвать хочу, вот и все.

— Может вы и меня посвятите в эту историю со спасением мира? — раздался уже привычный раздраженный голос Риты. — Если мне придется встретить конец света в вашей компании, а выбора у меня, судя по всему нет, то хотелось бы, наконец, узнать кто вы, черт вас дери такие, и почему все так непонятно?

— О, дорогуша, — Генри повернулся к ней и хищно улыбнулся, — это просто улетная история. Норми, можно я расскажу, а?

— Раз ты настаиваешь… Но, зная твою любовь к приукрашиванию, мне предстоит постоянно корректировать версию событий.

— Да и хрен с тобой. Короче, вся эта катавасия началась с пришельцев…

Капли дождя молотили по серой, полупрозрачной коже Пирса, но он не обращал на них никакого внимания. Ему не было холодно, это чувство было атавизмом и отмерло вместе с личностью первого владельца этого тела. В новом Пирсе не осталось ничего от того мужчины, который в приступе бреда задушил собственную дочь. Новый Пирс даже не знал, что такое «дочь», это понятие тоже отмерло за ненадобностью, ведь половое размножение не входило в список функций его выносливого и сильного тела. Единственным чувством, хоть как-то связывавшим его с человечеством, была жажда мести. Она полностью заполнила его, в каком-то смысле примитивное, сознание.

Помогая себе свежей, еще не до конца сформировавшейся конечностью, новый Пирс, со скоростью бегущего за антилопой гепарда, преодолевал одно фермерское поле за другим. Он выслеживал добычу. Даже через плотную стену воды Пирс отчетливо слышал этот отвратительно резкий и настырный запах чужака, лишившего его руки, эту вонь, заставлявшую его забыть обо всем на свете и идти только вперед. Он шел по кричащему следу и знал, что рано или поздно нагонит человека, а когда это произойдет — отомстит.