Захар Дичаров - Искатель. 2001. Выпуск №5

– Вы его сильно любили? – обрадовался майор отвлекающей теме. – Кем он был?

– Инженером. Дача, говорите… Представляете, мама не могла там жить из-за мышей. Столько развелось, что по ночам пищали.

Что-то вроде детской улыбки мягко легло на строгое и печальное лицо женщины. Майор видел, что память увела ее далеко, за годы и времена. Но он не понял:

– Почему же мышей не вывели?

– Отец не ставил мышеловки. Говорил, жалко грызунов. А когда надо было вырубить дерево, он три дня точил топор.

– Не умел?

– Чтобы дерево долго не мучилось.

Леденцов воздержался от желания предложить ей еще стопку коньяка; воздержался, потому что поймал себя на желании тоже опрокинуть чарочку. Они уже давно ехали по городу. Майор взялся за телефон и вызвал «Скорую помощь»; позвонил в РУВД и послал пару оперативников; сообщил в следственный отдел, что требуется осмотреть место стрельбы.

– Майор, я жалею, что не записывала мысли отца.

– Например?

– Он говорил: «Ищи в жизни хорошее – станешь счастливой; будешь искать плохое – станешь несчастной».

– Сложная мысль.

– Когда он умер, то участковый врач рыдала по нему, чужому человеку, как по своему родственнику.

– Да, всем бы таких отцов…

Они приехали. Евгения Маратовна вышла из машины и замялась: столько натерпелась страха, что не хотелось далеко отходить от Леденцова. Да и ему не хотелось возвращаться в свой прокуренный оперативниками кабинетик, где наверняка ждали новые звонки, выезды и происшествия.

– Майор, пойдемте, я угощу вас кофе.

– Только с моим коньяком – поставил он условие.

Они поднялись в квартиру. Леденцов по привычке потоптался в передней, хотя снимать было нечего. Простор, дерево, зеркала… Он топтался, чувствуя, как приближается что-то невероятное.

Стоит лишь глянуть в угол, на вешалку. Или он уже глянул? Он уже смотрел, не отрываясь…

– Майор, что с вами?

Леденцов не ответил, лишь показав пальцем на одежду. Она не поняла. Тогда он пробормотал:

– Синяя куртка, длиннополая…

– Да, папина.

– Мужчина в ней сегодня не дал вас убить…

– Не понимаю…

– Человек в этой куртке спас вашу жизнь, – повторил он.

– Майор, папа давно умер.

Они стояли в полутемной передней. Евгения Маратовна верила майору, но не понимала, что произошло; майор тоже не понимал, но и не верил своим глазам. Синяя старомодная длиннополая куртка…

Евгения Маратовна взяла Ледениова за руку и повела в глубь квартиры, в кабинет. И показала на фотографию пожилого мужчины под стеклом, стоявшей в рамочке – его губы сдержанно улыбались, а в глазах таилась печаль человека, знавшего что-то такое, чего не знают все остальные…

Евгения Маратовна взяла фотографию и поцеловала – стекло оказалось теплым, словно под ним было живое лицо.

День с утра обещал быть ласковым, теплым, спокойным. Свое обещание он сдержал: до самого вечера погода не менялась, тихо шелестели листьями липы и тополя, ветерок над рекой едва шевелил воду, пробегая по ней легкой рябью. Солнце медленно катилось по небу.

Но что касается происшествий, то никто в Отделе раскрытия особо важных преступлений не мог сказать, произойдут они за дежурство от ноля часов и до девяти утра, а затем от девяти и до следующего «ноля» или нет, и какие именно, и где.

Сие не зависело от погоды, а случалось по велению судьбы, в которую капитан Сергей Сергеев не верил, а потому лучше сказать – случалось благодаря совпадению многих, самых неожиданных обстоятельств и, разумеется, по злой воле тех личностей, которых вернее было бы назвать не “личностями”, а типами.

Было, вероятно, около десяти утра, когда в отдел вошел высокий широкоплечий мужчина с седой непокрытой головой, одетый в длинный плащ, отчего казался еще выше, и спросил:

– Могу ли я видеть главного начальника?

Ему вежливо объяснили, что нужно прежде сказать, зачем ему главный начальник понадобился. Человек он очень занятой и по пустякам отвлекаться не может.

Лицо мужчины – сухощавое, с двумя глубокими морщинами, идущими от крыльев носа к углам рта, – исказилось гневом.

– Я – не любой! И дело, по которому я пришел, – тоже не любое! Доложите, что пришел академик Холодковский Антон Акинфиевич.

Капитан Сергеев, выполнявший в этот день обязанности ответственного дежурного по отделу, встал и поклонился: кто же в стране не знает академика Холодковского?

– Одну минуту… – Он снял трубку, сказал несколько слов, выслушал ответ и тут же пригласил ученого в приемную.

А еще через несколько минут капитана вызвали в тот же кабинет, и начальник отдела полковник Прозорович, человек с седыми висками и несколько суровым взглядом, сказал:

– В квартире академика Холодковского совершена кража. Исчезла старинная рукопись, вещь очень ценная…

– Что значит – ценная? – сердито прервал его академик. – У нее нет цены. Она – бесценна! Единственный экземпляр во всем мире, других не существует! – Он заговорил сумбурно, не сдерживаясь в выражениях, полковнику пришлось приложить немало труда, чтобы успокоить его.

– Сейчас с вами поедет капитан Сергеев, все осмотрит и решит, какие необходимо принять меры. – Прозорович приказал Сергееву сдать дежурство, взять с собой еще одного сотрудника, собаку с проводником и отправляться в дом № 47 по Шелестову переулку вместе с Антоном Акинфиевичем.

На двух машинах – академик – в своей, Сергеев – на служебной – они спустя двадцать минут Прибыли на место. Шелестов переулок назывался так и полвека, и сто лет тому назад. В нем было тихо, машины проезжали редко, но здания – пяти-семиэтажные панельные дома, построенные лет двадцать тому назад на месте старых, – придавали ему современный вид.

Академик жил на последнем, седьмом, этаже. Сотрудники поднялись и вместе с академиком вошли в квартиру. Она состояла из трех комнат, обставленных старинной тяжеловесной мебелью, огромное количество книг заполняло все свободные простенки. Вероятно, эта квартира мало отличалась бы от любой другой квартиры интеллигентного человека, если бы не солидный стальной сейф в углу кабинета.

– Вот здесь она была, – угрюмо показал Холодковский. – Вчера вечером я с ней работал, нынче утром открыл – пусто. Испарилась. Каково-с?.. А? – Он мрачно хохотнул.

– Сейф был взломан? Входная дверь оказалась открытой? – спросил Сергеев.

В ответ он услышал саркастический смех.

– В том-то и суть, юный мой Нат Пинкертон, что все, я повторяю – все цело! Нигде ничего не нарушено. Нигде. Ни окна, ни двери, ни черт в стуле! А рукописи – нет! Волшебство! Граф Калиостро! Или нет, лучше, этот… Кио!