Роберт Силверберг - Новая весна

В тот день подходившей к концу весны, несмотря на то что уже наступил вечер, солнце в западном небе еще стояло высоко. Мягкое тропическое тепло окутало город подобно плащу. На улице бейлифа ждала коляска с запряженной в нее парой послушных серых зенди. Нилли Аруилана прыгнула в коляску, и спокойные животные ровной неторопливой рысью пустились по извилистым улицам к Базилике.

— Они не могут ехать побыстрей? — спросила она.

Бейлиф пожал плечами и энергично взялся за кнут. Но пользы от этого не было никакой: один из зенди изогнул свою длинную шею и, обернувшись, так посмотрел своими огромными серьезными золотистыми глазами, словно недоумевал, что кто-то пытался добиться от него большей скорости. Нилли Аруилана старалась сдерживать свое нетерпение. Прибывший из Гнезда беженец, или кто бы он там ни был, никуда не денется. Он подождет ее.

— Леди, мы прибыли, — объявил бейлиф.

Коляска остановилась перед Базиликой — зданием суда с высокими сводами и пятью куполами, — построенной с восточной стороны центральной городской площади. Западное солнце освещало зеленую с позолотой мозаику фасада, заставляя ее сверкать, как бриллианты.

Внутри здания под темными металлическими навесами мерцали глобусы. В коридоре окостенело стояли должностные лица суда, которые шевелились только для того, чтобы кивнуть или поклониться, когда они проходили мимо.

Первым, кого увидела Нилли Аруилана, был незнакомец, четко вырисовывавшийся в лучах света, сочившегося через треугольное окно высоко вверху рядом с вершиной величественного центрального купола. Он стоял подавленный, с тяжело опущенными плечами и отрешенным взглядом.

На его запястье был браслет Гнезда. А на груди висел шнурок с талисманом.

Нилли Аруилана всем сердцем стремилась к нему.

Если бы она была одна, то подбежала бы и обняла его и из ее глаз хлынули бы слезы радости.

Но она сдержала себя. Она посмотрела в сторону богато украшенного судейского трона, находившегося под сетью переплетавшихся бронзовых подпорок, образовывавших купол, где восседал Хазефен Муери, и позволила себе встретиться с его пронзительным задумчивым взглядом.

Хазефен Муери казался суровым и напряженным. От него исходил ощутимый запах, чем-то напоминавший запах горелого дерева. Язык его тела был ясен, и его было совсем нетрудно расшифровать.

В его мерцавших янтарных глазах был голод, который он испытывал к ней.

Другого слова она подобрать не могла. Не вожделение, хотя можно было не сомневаться, что оно было; не страстное желание заполучить ее дружбу, хотя, может быть, он испытывал и это чувство; не что-либо нежное, что можно было бы сразу назвать любовью. Нет, это был голод. Простой, но не без примесей, хотя тоже не такой уж простой. Казалось, что он хотел наброситься на нее, сожрать и сделать ее плоть частью своей. При каждой их встрече, которые происходили чаще, чем она бы желала, было то же самое. И теперь, когда он пожирал ее взглядом через широкое пространство зала суда, казалось, что его лицо вгрызалось между ее бедрами. Что за странный человек! Хотя в физическом плане довольно привлекательный — стройный, элегантный, грациозный и даже красивый, если мужчину вообще можно считать красивым. К тому же умный и в своем роде мягкий. Но странный. Нилли Аруилане он совершенно не нравился.

С правой стороны от трона, наполовину погребенный под своим гигантским шлемом, стоял огромный мускулистый капитан стражи Кьюробейн Бэнки. Он тоже посматривал на нее довольно похотливо, но Нилли Аруилана знала, что у него не уме не было ничего такого сложного. Она привыкла к пристальным взглядам мужчин. Она понимала, что была привлекательной: все говорили, что она очень походила на свою мать Таниану в молодости — такой же лоснящийся, шелковистый красно-коричневый мех и длинные стройные ноги, — а ее мать в свое время была самой красивой женщиной. Хотя и теперь она была еще блистательна. «Значит, я тоже красива, поэтому они и таращатся на меня. У них это получается машинально». Она также знала, что ореол абсолютной неприступности, который она себе создала, тоже мог добавлять немного привлекательности.

— Направь тебя Доинно, Нилли Аруилана, — елейно произнес Хазефен Муери. — Храни и люди Накаба.

— Избавь меня от этого лицемерия, — резко отозвалась она. — Твой бейлиф сказал, что тебе нужна моя помощь как переводчика. Что я должна перевести?

— Его привели стражники, — сказал Хазефен Муери, указав на пришельца. — Он способен говорить только на языке джиков и произносит несколько случайных слов по-нашему. Я подумал, что ты, может быть, вспомнишь что-нибудь из языка насекомых, чтобы понять, что он пытается сказать.

— Из языка насекомых? — переспросила она, одарив Хазефена Муери холодным, враждебным взглядом.

— Ах, прости. Я должен был сказать джиков.

— Твой предыдущий термин показался мне оскорбительным.

— Прошу прощения, леди. Я не имел в виду ничего дурного. Я так легко бросаюсь разными терминами. Больше этого не повторится. — Хазефен Муери смутился. Казалось, что он искренне испугался. — Так ты поговоришь с ним? Постарайся узнать, для чего он сюда прибыл.

— Если смогу, — холодно отозвалась Нилли Аруилана.

Она подошла к незнакомцу, встав против него так близко, что тоже оказалась в потоке света, а соски ее грудей почти касались талисмана Гнезда, висевшего на его груди. Он поднял глаза и посмотрел в ее.

Он был старше, чем ей показалось сначала. Издалека он походил на мальчика, но это из-за тонкого телосложения; на самом деле он был приблизительно ее возраста, а может, на год или два постарше. Но на нем не было ни жиринки и почти отсутствовали мускулы.

Нилли Аруилана знала, что это благодаря диете, состоявшей из зерна и сушеного мяса. Она испытала это на себе.

Скорее всего этот пришелец прожил среди джиков несколько лет. В любом случае достаточно долго, чтобы на его теле отразилась скудость их рациона. Он даже держался по-джикски натянуто и хрупко, словно мех и плоть, которыми он обладал, являлись всего лишь покровом, скрывавшим под собой изможденного насекомого.

— Давай. Поговори с ним.

— Одну секунду. Дай мне одну секунду!

Она пыталась собраться. Вид джикских талисманов на его запястьях и груди пробудил в ней глубокие переживания. Она вдруг обнаружила, что от волнения не в состоянии воспроизвести хотя бы один из небольшого количества выученных ею много лег назад звуков языка джиков.

Джики общались разными способами. У них был разговорный язык, состоявший из треска, жужжанья и шипенья, из-за чего люди и прозвали их джиками. Но они также могли разговаривать друг с другом — и со встретившимися им представителями человечества — на молчаливом языке разума, словно с помощью второго зрения. У них также была сложная система коммуникации с помощью химических секреций и кодовых сигналов запахов.