Роберт Силверберг - Новая весна

Креш никому не сказал, что покидает Доинно. Он обошел всех самых дорогих людей, чтобы побеседовать с ними в последний раз: Фа-Кимнибола, Болдиринфу, Стэйпа, Чапитин Сталд и, разумеется, Нилли Аруилану и Таниану. Но никому, даже Таниане, не сказал, что на самом деле прощается.

Было нелегко скрывать правду, особенно от Танианы. Он очень от этого страдал, но понимал, что они попытаются его остановить, если узнают, что у него на уме, поэтому он просто улизнул из города в предрассветных сумерках. Теперь, когда Доинно оставался далеко за спиной, он не чувствовал никакого сожаления — закончилась продолжительная фаза его жизни, начиналась новая.

Если он о чем и жалел, то только о том, что так хорошо построил город. Теперь ему казалось, что он повел Нацию неверной дорогой, что было ошибкой строить Доинно по образу и подобию величественной Венджибонезы, пытаться воссоздать Великий Мир во времена Новой весны. Боги смели Великий Мир с лица Земли, потому что он выполнил свою задачу. Великий Мир достиг предела своего развития, он исчерпал себя. Если бы его не уничтожили мертвые звезды, его совершенство все равно привело бы к неминуемому распаду, потому что цивилизация, в отличие от машины, вещь живая, которая может и расти и умирать, и альтернативы нет.

Он хотел приобщить Нацию к грандиозности Великого Мира — которая достигалась на протяжении сотен тысячелетий — одним прыжком. Но они оказались к этому не готовы. В конечном счете, они оказались лишь единственным поколением со времен кокона. Они пришли от этой примитивной упрощенности к собственному распаду и разложению, почти не сделав паузы для того, чтобы по-настоящему очеловечится.

Например, эта проклятая война. Преступление против богов, против законов города, против сути самой цивилизации. Но он знал, что не сможет предотвратить ее.

Таким образом, он понял, что проиграл. И за оставшееся время должен был искупить свою вину. Но он не собирался оплакивать совершенные ошибки или те, которые собирались совершить другие, потому что он старался сделать как лучше. И это было самым великим сожалением: он всегда делал как можно лучше.

— Я помню день, когда ты родилась, — с удивлением проговорил Фа-Кимнибол. — Я и Креш провели вместе целую ночь, и предыдущую тоже, и…

— Не надо, — попросила она.

— Не надо что?

— Не надо рассказывать о том, что помнишь. Не рассказывай о том, когда я была маленькой.

Он рассмеялся:

— Нилли, я просто хотел притвориться, что я не…

— Да, притворяйся, если хочется. Просто не напоминай мне, что, когда я родилась, ты был уже взрослым. Хорошо? Хорошо, Фа-Кимнибол?

— Но… Нилли…

На этот раз рассмеялась она.

— Подойди сюда, — сказала она.

Она привлекла его поближе. Он обвил ее руками, окутал ее всю — руками, губами, органом осязания, — трогая, гладя, покусывая, бормоча ее имя. Он был подобен огромной реке, подхватившей и уносившей ее прочь. И она позволяла уносить себя. Она никогда не ожидала ничего подобного. И, догадывалась, что он тоже.

Ей хотелось знать, сможет ли она привыкнуть к его огромности. Он был таким большим, таким сильным и так отличался от Кандалимона. Как это было странно — быть поглощенной им подобным образом. Но в то же время и приятно. «Чуть попозже я смогу к этому привыкнуть. Да», — подумала она, когда почувствовала, как он задрожал, и начала дрожать сама. «Да, я определенно смогу к этому привыкнуть».

Очертания земли начинали меняться. За прошедшие дни слева и справа от него тянулись хребты невысоких холмов нечто напоминавшее бескрайнюю равнину, простиравшуюся между ними. Но теперь оба хребта сходились, образовывая изогнутую огороженную равнину, в дальнем своем конце не имевшую выхода. Креш остановился у ручья, граничившего с густым серым тростником, чтобы решить, что делать дальше. Казалось бессмысленным продолжать движение к этому тупику. Наверное, было лучше повернуть назад и поискать какой-нибудь обход с восточной стороны холмов.

— Нет, — возразил какой-то голос, не являвшийся вообще голосом и произносивший слова, которые вовсе не были словами. — Тебе лучше идти вперед.

— По правде говоря, да. Это единственный путь, — обратился к нему другой мысленный голос.

Креш удивленно оглянулся. После стольких дней полного одиночества голоса прозвучали подобно внезапным раскатам грома.

Сначала он ничего не увидел. Но потом в гуще тростника, окружавшего поток, он заметил что-то красное. Появилась небольшая коническая мордочка кэвианди, затем другая. Теперь, выбравшись из своего укрытия, гибкие маленькие охотники за рыбой безбоязненно подошли к нему и подняли свои лапки с растопыренными изящными пальчиками.

— Я — Ши-Тикил, — представил один зверек.

— Я — Хи-Канто, — объявил другой.

— Меня зовут Креш.

— Да. Мы знаем. — Ши-Тикил издала мягкий дружеский звук и вложила свою лапку в его руку. Ее пальцы были тонкими и упругими, ловкие пальцы рыболова. Хи-Канто взял его за другую руку. От них обоих исходило приглашение к общению вроде того, что возникало между ним и другой парой кэвианди — Хи-Ло-римом и Ши-Канзи в его саду.

— Да, — произнес Креш.

Их души ворвались в его и окутали волной тепла и дружелюбия.

Доброжелательность к одному кэвианди означала доброжелательность ко всем. Когда он открылся паре кэвианди в своем саду, сам того не ведая, он вступил в союз со всей расой кэвианди. Эти двое следовали за его фургоном на протяжении нескольких дней, незаметно направляя зенди на нужную дорогу — на ту, которая вела к Гнезду, — уводя его от мест, где подстерегали опасности; приводя к пастбищам, где зверь и хозяин могли найти пресную воду и пищу. Креш понял, что его путешествие было не таким уж беспорядочным, как он думал.

И теперь он знал, что не должен сворачивать в сторону, — перед ним лежал истинный путь, проходивший по извилистой долине.

Он степенно поблагодарил кэвианди за помощь. В последний раз он поймал взгляд их огромных блестящих глаз, которые смотрели на него сквозь макушки камыша. Затем хрупкие маленькие создания погрузились в заросли и исчезли.

Он вернулся к фургону и быстрым прикосновением внутреннего ока подтолкнул зенди.

Когда каньон сузился, ручей, протекавший в его центре, стал более стремительным и бурным, и к сумеркам несся рядом с Крешем с равномерным ревом. Подняв глаза, Креш и вправду увидел, что каньон вдали раскрывался, но проход представлял собой просто щель, через которую, словно водопад, должно быть, сбрасывался поток.

Неужели кэвианди подвели его? Это казалось немыслимым. Но как он мог пролезть сквозь эту расщелину со своим фургоном?

Но он все равно продолжал двигаться вперед.

Теперь Креш отчетливо слышал отдававшийся эхом тысячи голосом шум водопада. Впереди в резком холодном воздухе появилась огромная голубая звезда, и в потоке засверкало ее отражение. Дорога стала такой извилистой, что едва ли оставалось место для фургона возле бурных вод. Здесь местность слегка уходила вверх, значит, ручей, по мере приближения к проходу, становился глубже.