Роберт Силверберг - Новая весна

— Вот наконец-то и он, — проговорил неприятный голос, напоминавший побелевшую кость — это был мысленный голос. — Этот любознательный, дитя вопросов.

Креш поднял глаза: на темном фоне неба отчетливо вырисовывалась угловатая фигура джика, неподвижно стоявшего с копьем в одной из своих многочисленных конечностей.

— Дитя? — переспросил Креш и расхохотался. — Я — дитя? Нет, мой друг. Нет. Я старик. Очень уставший старик. Если сомневаешься, прикоснись к моему разуму повнимательней и убедишься в этом сам.

— Дитя отрицает, что является ребенком, — произнес второй джик, появившийся с противоположной стороны нависшего над Крешем утеса. — Но дитя все равно остается ребенком, что бы он себе ни думал.

— Как будет угодно. Пусть я дитя.

И он в самом деле был таким, потому что прожитые годы вдруг покинули его и он снова превратился в маленького беспокойного Креша-всевопрошающего, который в различных направлениях карабкался по кокону, досаждая всем своим желанием все знать, раздражавший кошмаров и Толайри, сердивший свою мать Минбейн и товарищей по играм. С него свалилась вся усталость последних дней. Он загорелся своей прежней неистовой энергией и бесстрашием. Креш-болтун; Креш-изыскатель; Креш — самый маленький и рвущийся к знаниям представитель племени, который все время вертелся возле решетки кокона, мечтая в один прекрасный день вырваться за нее в неизведанный удивительный мир.

Джики начали спускаться с утеса, пробираясь к нему через каменистые выступы. Он спокойно поджидал их, восхищаясь ловкостью, с какой они двигались, и светом огромной голубой звезды, оказавшейся, как он понял, просто луной, освещавшей их твердые и блестящие желто-черные панцири. Вниз спускались пять, шесть, семь джиков. Он видел джиков только в детстве. Тогда он считал их страшными и отвратительными; но теперь находил странную красоту в их вытянутых, конусообразных формах.

Зенди стоял совершенно спокойно, словно витая в каких-то своих мечтах. Один из джиков слегка прикоснулся к его длинной морде щетинистой передней конечностью, и зенди сразу же стал двигаться вперед. Здесь находилась темная пещера — просто щель, которую до этого Креш не замечал, — уводившая в глубь скалы. Впереди виднелся свет звезды. Когда зенди затрусил дальше, Креш все еще мог слышать отдаленный гул водопада.

Спустя какое-то время они появились на выступе с внешней стороны скалы. С правой стороны от Креша сквозь расщелину прорывался поток воды, теперь мутный и стремительный, и уходил в открывшееся пространство, образовывая далеко внизу пенившийся бассейн. С левой стороны от него спускалась вниз извилистая тропинка, уводившая в широкую степь, в темноту, где ничего не было видно.

— Королева ожидает тебя, — объявил скрипучий джикский голос, когда фургон начал съезжать в находившееся внизу темное царство.

Сообщения от Саламана поступали по эстафетным станциям на протяжении всей недели с нараставшей настойчивостью и интенсивностью.

Фа-Кимнибол во главе многочисленной армии выступил из Доинно. Теперь он находился недалеко от Джиссо, где-то в нескольких днях пути, а может, и меньше. Каждый агент эстафетной линии подчеркивал трепет, который он ощущал от размеров этой наступавший силы. Неужели Фа-Кимнибол собрал всех жителей Доинно, достигнувших призывного возраста? Очень походило на то.

На северном фронте, следуя дорогой, пройденной небольшой колонией допущенцев, все глубже и глубже к джикским территориям, приближалась армия короля, насчитывавшая около четырехсот воинов.

— Мы обнаружили их, — поступило в конце концов сообщение. — Все мертвы.

И затем:

— Нас самих атаковали джики.

После чего:

— Их слишком много.

После чего — молчание.

— Человеконасекомые атаковали нас уже дважды безо всяких провокаций, — объявил Саламан населению Джиссо, выступая перед собравшимися внизу на площади горожанами. — Они перерезали невинных поселенцев, которых Зектир Лукин привел на свободные территории. И теперь они уничтожили армию, которую мы послали на выручку людям Зектира Лукина. Нам остается одно.

— Война! Война! — вылетело сразу из тысячи глоток.

— Да, война, — отозвался Саламан. — Тотальная война всей нации против непримиримого врага. Джики угрожали существованию этого города с самого начала; но теперь, с помощью союзных сил Доинно, мы предадим огню их собственные владения; мы уничтожим их; мы вытащим на свет божий их отвратительную Королеву и наконец-то положим конец ее жизни!

— Война! Война! — вновь раздались выкрики.

Вечером того же дня, когда Саламан вернулся во дворец и занял свое место на Троне Харруэла, к нему пришел Битерулв и заявил:

— Папа, я хочу отправиться вместе с армией, когда та начнет наступление на джикские территории. Я прошу на это твоего позволения, как подобает, но умоляю мне в этом не отказывать.

Саламан почувствовал, как сжалось его сердце. Ничего подобного он не ожидал.

— Ты? — воскликнул он, с удивлением уставившись на бледного худенького юношу. — Битерулв, что тебе известно о войне?

— Я боялся, что ты скажешь именно это. Но тебе известно, что я постоянно совершаю совместно с братьями длительные прогулки верхом. От них я также научился приемам ведения боя. Папа, ты не должен удерживать меня от участия в этой войне.

— Но опасность…

— Папа, ты хочешь, чтобы я уподоблялся женщине? Даже хуже, потому что мне известно, что в военных группах будут и женщины. То есть я буду вынужден остаться дома со стариками и детьми?

— Битерулв, ты же не воин.

— Я — воин.

От спокойной настойчивости мальчика исходила сила, с которой раньше Саламан не сталкивался. Он видел, как гневно горели глаза Битерулва, он видел в них ущемленную гордость. И король понял, что его нежный ученый сын поставил его в немыслимую ситуацию. Отказ означал навсегда отнять у Битерулва его царственность. Он никогда бы ему этого не простил. Если отпустить, то он мог стать жертвой какого-нибудь джикского копья, а об этом Саламан даже думать боялся.

Невозможно, невозможно.

Он почувствовал нараставший приступ гнева: как мог этот мальчишка требовать от него принятия подобного решения? Но сдержался.

Битерулв ждал терпеливо и безбоязненно.

«Он не оставляет за мной выбора», — с горечью подумал Саламан.

И в конце концов, вздохнув, произнес:

— Никогда не думал, что у тебя возникнет какое-либо пристрастие к сражениям, мой мальчик. Похоже, я тебя недооценил. — Он отвернулся и сделал резкий разрешающий жест. — Хорошо, иди. Иди, мой мальчик. Готовься к походу, если это тебе необходимо.

Битерулв улыбнулся и, хлопнув в ладоши, выбежал из комнаты.